Екатерина мастерски выстраивала собственный образ, но он шел вразрез с представлениями других (это противоречие никуда не делось до сих пор). Будучи великой княгиней и затем став государыней, она постоянно находилась под наблюдением, и свойственное ей особое сочетание воли, интеллекта и личного обаяния (и даже просто ее внешности) часто описывали в понятиях «мужских» и «женских» качеств. Она сознательно играла с этими стереотипами, разъезжая верхом по-мужски и наряжаясь в мужскую одежду, чтобы выглядеть символом власти, связываемой исключительно с мужским правлением, но после смерти она уже не могла отвечать бесчисленным биографам и комментаторам, обвинявшим ее в нравственной и физической «женской слабости» и выдававшим потоки сальных историй о ее якобы ненасытных сексуальных аппетитах. Генри Хантер, английский переводчик вышедшей в 1797 г. биографии Екатерины, принадлежащей перу французского писателя по имени Жан Анри Кастера, заявлял, что «она умудрялась сочетать самые дерзостные амбиции, какие когда-либо присущи были мужской натуре, с непристойнейшей чувственностью, какой когда-либо случалось опорочить самых развращенных представительниц ее пола»[470]. Среди всех этих рассказов – печально знаменитый женоненавистнический миф, до сих пор пятнающий ее память: выдумка о том, что во время звероложеской оргии государыню насмерть придавил жеребец, подвешенный над ней в специальной упряжи.
На протяжении всей жизни Екатерины ее тело часто оказывалось вне ее контроля. Еще в детстве ей мазали спину чужой слюной и перетягивали черной лентой; когда она стала новобрачной, игнорируемой законным мужем, свет побуждал ее к связи с другим мужчиной; лекари, состоявшие при российском дворе, устраивали ей кровопускания, едва не приведшие к смерти, подвергли ее ненужному риску при выкидыше и без всякой надобности удалили ей часть нижней челюстной кости. В своих сексуальных связях она находила физическое удовольствие, однако не в силах была контролировать суждения и ложь окружающих. Обратившись к прививке, она приняла собственное решение распорядиться своим телом именно так, как желала. «Жизнь моя принадлежит мне же, – заверила она Томаса, побеждая его сомнения и вызывая его для совершения этой процедуры. Она убедила своего врача записать эту историю во всех подробностях, а потом опубликовала каждое слово. Екатерина заслуживает того, чтобы мы помнили не лживые измышления насчет ее тела, появившиеся уже после ее смерти, а правду о том ее поступке, который защитил ее жизнь и сделал императрицу примером для многих как в России, так и за ее пределами.
Последние места упокоения российской императрицы и ее английского врача невероятно далеки друг от друга. Тело Екатерины погребено в петербургском Петропавловском соборе с его золотым шпилем – с некоторых пор там традиционно хоронили правителей из династии Романовых. Собор находится на территории одноименной крепости, той самой, пушки которой палили в честь царской прививки. Ее гробница белого мрамора – рядом с гробницей ее мужа Петра III, которого ее сын Павел распорядился перезахоронить рядом с ней, как если бы супруги правили страной вместе. Даже после смерти ее жизнь переписывали другие. Екатерина, при жизни всегда отвергавшая эпитет «Великая» применительно к себе, однажды написала себе эпитафию, обыгрывавшую эпитафию для Сэра Томаса Андерсона – той самой левретки, которую некогда подарил ей Томас Димсдейл. В автоэпитафии Екатерины имелись такие строки: «Здесь покоится Екатерина… Взойдя на российский престол, она приложила все старания к тому, чтобы дать своим подданным счастье, свободу и материальное благополучие. Она легко прощала и никого не ненавидела; она была снисходительна, с ней легко было уживаться, она отличалась веселостью нрава, была истинной республиканкой по своим убеждениям и обладала добрым сердцем»[471].
Томас Димсдейл, родившийся в квакерской семье, позже отторгнутый своим сообществом, но все же во многом сформировавшийся под влиянием его ценностей, похоронен, как он и желал, на скромном квакерском кладбище, расположенном в одном из переулков хартфордширского городка Бишопс-Стортфорд. Согласно традициям Друзей, могила не имеет никаких надгробных надписей и тому подобных отличительных примет: квакеры верят, что после смерти, как и при жизни, все люди должны обладать равным статусом, поэтому на могиле Томаса нет эпитафии. Впрочем, фраза, имеющаяся в начале его последней книги, могла бы неплохо подытожить его взгляды насчет процессов научного прогресса: «Иные из высказываемых мнений могут казаться необычными и спорными. Могу лишь сказать, что всякие разыскания обычно приводят к открытию истины, а посему я с готовностью представляю их для исследования всеми желающими».
470
Цит. по: Cross, A. Catherine the Great: Views from the Distaff Side.