Некоторых церковников не убедило и это, но у британской медицинской элиты уже не существовало сомнений насчет прививок. В 1755 г. Королевский колледж врачей дал официальное одобрение прививкам от оспы. Отмечая, что успешность применения этой практики в Англии «неверно изображали иноземцы», Колледж объявил, что ранние возражения «ныне отвергнуты опытом и что в настоящее время в Англии сей метод повсеместно пользуется невиданным уважением и применяется как никогда широко; мы полагаем, что сия практика чрезвычайно полезна для человечества»[81].
Хотя в Англии поддержка прививочного метода резко выросла, соседствующие с ней страны континентальной Европы оставались скептически настроенными по отношению к этой процедуре или даже продолжали яростно противиться ей. По ту сторону Ла-Манша оспа свирепствовала не меньше, чем в Британии, однако, несмотря на первоначальное активное увлечение опытами с новой методикой (в ту пору, когда повсюду распространялись известия о прививках в британском королевском семействе), она не укоренилась ни в Германии, ни в Италии. Во Франции она стала предметом настоящей культурной войны, в ходе которой ведущие интеллектуалы противостояли консервативной медицинской элите и яростно сопротивляющейся прививочному методу католической церкви, что порождало глубокомысленные дискуссии о природе риска и принятия решений.
В полемическом письме о прививках, опубликованном в 1733 г. и быстро запрещенном во Франции, Вольтер отмечал: «В христианской Европе бормочут, что англичане – глупцы и безумцы: глупцы, ибо они нарочно заражают своих детей оспой, чтобы помешать им ею заразиться, и безумцы, ибо они безрассудно и с определенностью передают своим детям ужасную болезнь лишь для того, чтобы предотвратить зло, насчет прихода коего нет никакой определенности». Между тем англичане «именуют прочих европейцев людьми трусливыми, поступающими неестественно: трусливыми, ибо они боятся причинить небольшую боль своим детям, и поступающими неестественно, ибо тем самым они обрекают их на возможную смерть от оспы когда-то в будущем»[82].
Даже если учесть пристрастие Вольтера к сатирической провокации и его разочарованность негибкостью учреждений родной страны (и его память о собственных ужасных переживаниях, связанных с оспой времен парижской эпидемии 1723 г.), этот текст – довольно точное, пусть и сжатое описание того, как оба лагеря относились к прививочному методу. Во Франции, несмотря на то что в 1711 г. от оспы умер его дед, Великий Дофин, король Людовик XV отверг первопроходческий пример своих лондонских коллег-монархов и не рискнул прививать своих детей, трое из которых затем скончались от оспы. В Британии церковь была отделена от государства, к тому же ни правительство, ни Королевский колледж врачей не несли ответственности за общественное здоровье, однако во Франции медицинские правила и нормы жестко контролировались факультетами главных университетов. На каждом факультете позволялось обучать лишь ограниченное число врачей, и лицензия давала каждому из них право практиковать лишь в том или ином определенном районе. В результате медицинская профессия оказалась запертой в рамках строго вертикальной корпоративной системы, противящейся новым идеям, особенно тем, что приходили из-за рубежа. Медицинский факультет парижской Сорбонны автономно управлял медицинскими делами в столице, что порождало вечную борьбу за власть с королевскими докторами и еще больше способствовало подавлению всяческих новшеств. Предприимчивые английские медики-практики спокойно могли лечить всякого, кто доверится их ланцету, но, если бы их французские собратья вздумали поступать точно так же, они тем самым нарушили бы закон.
Во Франции поддержку прививочному методу оказывали не врачи и ученые, как в Британии, а философы в тогдашнем смысле слова – видные публичные интеллектуалы Просвещения, заявлявшие, что их миссия – не только понимать и критиковать мир, но и активно жить в нем, меняя его к лучшему. Encyclopédie, монументальная всеобщая энциклопедия нового мышления, составленная под редакцией Дени Дидро и Жана д'Аламбера и вышедшая в 1751 г., давала определение философа (philosophe) как «цивилизованного человека, во всем действующего сообразуясь с разумом, сочетающего в себе дух размышления и точности с нравственностью и качествами общительности». Такой человек стремится руководствоваться указаниями разума, однако не является «бесчувственным мудрецом», оторванным от общества и желающим отрицать все человеческие эмоции. Истинный философ упивается человечностью, стараясь при этом, чтобы страсти не управляли им: напротив, он намерен «обращать их себе во благо и разумно использовать их… ибо так повелевает ему разум»[83].