Мария Владимировна Архангельская
ПРИВИВКА ОТ ЛЮБВИ
Глава 1
— Андри, — проникновенно сказал Матеуш Стасяк. — Имей совесть.
— Совесть? — Андри Конли, небрежно облокотившийся на барную стойку, насмешливо приподнял бровь. — Хочешь сказать, будто знаешь, что это такое?
Я тоже невольно улыбнулась, прикусив коктейльную соломинку. Сочетание в одной фразе Стасяка и совести — и впрямь почти оксюморон. Сказала бы «совсем», но это всё же будет несправедливо по отношению к Стасяку. Держать слово Матеуш, надо отдать ему должное, всё-таки умеет.
— Ты уже проиграл мне целое состояние. И, не выплатив старых долгов, продолжаешь делать новые. Сколько ты вчера продул на последнем бое?
— Это не считается, — отмахнулся Конли. — Ты опаиваешь своих гладиаторов. Я не плачу за грязную игру.
— Кто опаивает гладиаторов? Я?! Да никогда в жизни! — Стасяк столь убедительно изобразил оскорблённую невинность, что не знай я точно, что он говорит правду, тоже никогда бы ему не поверила. — Я дорожу своей репутацией. И здоровьем моих гладиаторов.
— Ха-ха, смешная шутка. Только вчера одному из них сломали шею.
Он всё равно бы долго не протянул, — отмахнулся Матеуш. — Но Крис всегда в отличной форме, иначе я его на арену просто не выпускаю.
Я невольно оглянулась на то, что Стасяк называл ареной. Вообще-то не самое подходящее определение — арена должна быть круглой, а засыпанное песком и накрытое клеткой из толстых металлических прутьев углубление в полу было четырёхугольным. Но тем не менее название прижилось, да и в какая разница, точно соответствует слово или не совсем, если оно верно отражает суть?
В этот час клуб «Игривая кобылка» был тих и пуст. Зал был погружён в темноту, сквозь которую едва проступали зрительские ряды. Освещалась только стойка бара, за которой стоял Стасяк. Я сидела рядом на высоком табурете и потягивала коктейль, пытаясь растянуть последние капли до конца разговора. Можно не сомневаться, стоимость напитка Матеуш педантично удержит из моего гонорара. А попробуй обвинить его в мелочной скупости — и он лишь непонимающе посмотрит, недоумевая, что можно найти в этом предосудительного.
— Да ладно тебе, Мат, — говорил тем временем Конли. — Ты должен быть мне благодарен уже за то, что я заглядываю в твою дыру и делаю тебе рекламу.
— Андри. Ты ведь понимаешь, что здесь — не благотворительное общество. Если я начну прощать долги, то «Кобылка» в два счёта прогорит, и я пойду по миру.
— Ты ещё слезу пусти, — фыркнул Конли. — Да твоя «Кобылка» собирает больше денег, чем все остальные притоны Окраины вместе взятые. Ты даже за стакан воды дерёшь, словно это натуральное вино, а у твоих девиц, — он кивнул на меня, — между ног, должно быть, чистое золото. Иначе их цены не объяснить.
— И всё же, Андри, — Стасяк наклонил круглую лысую голову к плечу, — долги следует платить.
— Или что? На порог мне не пустишь?
— Или ты оставишь эту неприятную обязанность своим наследникам.
— Ого, — Конли сощурился. — Кажется, мне тут угрожают?
Пара громил, до тех пор стоявших на границе светового круга, мгновенно придвинулись ближе. На благодушном лице Матеуша не дрогнул ни единый мускул. Только руки продолжали суетливо протирать и без того безупречно чистые стаканы — бармены «Кобылки» своё дело знали. Но лишь человек, совсем не знающий Матеуша Стасяка, принял бы это за признак нервозности. Его руки всегда пребывали в безостановочном движении, и когда они ничем не были заняты, хозяин размахивал ими, потирал или всплёскивал, как чувствительная дамочка — но только не оставлял лежать спокойно.
— А-андри, — укоризненно протянул он. — Что за детский сад? Ты же взрослый, солидный человек. Откуда это сопливое упрямство?
— Значит, так, — Конли больше не улыбался. — Слушай сюда, ты, мешок сала. Я сам решаю, кому и сколько я должен. Уяснил? И только попробуй что-нибудь выкинуть — клянусь, от твоей жалкой норы останется груда углей. И чтобы сегодня вечером мой любимый столик был готов как обычно, и если хоть одна собака у тебя заартачится, когда я захочу сделать ставку — пеняй на себя. Я внятно выражаюсь?
Так, значит, сегодня у меня всё-таки будет работа. Я отвернулась от стойки, закинула ногу на ногу, позволив и без того короткому подолу задраться ещё выше, достала из сумочки помаду и зеркальце и принялась красить губы.
— Ты груб, Андри, — грустно покачал головой Стасяк. — Разве можно так со старыми друзьями?
— А вот сегодня и посмотрим, насколько ты мне друг. И начни, пожалуй, прямо сейчас. У тебя тут ранняя пташка ещё до открытия припорхала? Одолжи.