Вторым вопросом стало оружие. Нет, сунуть за пояс пистолет, а в рюкзак минимум запаса патронов — дело нехитрое. А вот винтовку брать или не брать? С одной стороны, едва ли мне придётся что-то или кого-то отстреливать на больших расстояниях. С другой — всякое может случиться, возможно, когда я вернусь, мне придётся срочно сматываться, и зайти домой уже не получится, как это случилось однажды. Тогда винтовку для меня спасло то, что она в тот момент лежала в камере хранения городского вокзала. Можно отдать её на хранение Стасяку, как я собиралась сделать с теми ценными для меня вещами, которые не могла взять с собой. Но вдруг и к нему забежать будет слишком рискованно? И вообще, не лежит у меня душа надолго с ней расставаться. Значит, решено, беру с собой. В разобранном виде она много места не занимает, к тому же — слава седлачековским оружейникам, своё дело они знают! — лёгкая. Попутешествует со мной в сумке, не переломлюсь два дополнительных кило потаскать.
К вечеру со сборами было покончено. Рюкзак и сумка с винтовкой и ещё кой-каким добром стояли у стула. На кровати громоздился тюк того, что я собиралась оставить Матеушу. Комната стала выглядеть какой-то сиротливой, и хоть я и не привязывалась к своим временным обиталищам, всё равно мне почему-то стало грустно. Время идёт, жизнь уходит, и к чему в конечном счёте придёт, предугадать невозможно. Конечно, двадцать шесть лет — не тот возраст, когда принято размышлять о тщете всего сущего, но иногда обстановка… способствует.
Ладно, чего философию разводить, надо сходить в «Кобылку», пока Матеуш ещё свободен перед началом поединков, и договориться о хранении.
— Двадцать крон за неделю, — немедленно назвал цену Стасяк.
— Охренел?
— Ну ладно, пятнадцать, — тут же сбавил он. Можно было бы сбить и до десяти — всё равно вещи будут лежать в какой-нибудь пыльной каморке, куда он и не заглянет — но я вдруг поняла, что мне не хочется торговаться. Получив разом десять тысяч, я почувствовала себя богачкой.
— По рукам, — я достала три десятки. — Вот, за две недели. Если не вернусь к этому сроку, погоди выбрасывать. Приеду — выплачу просрочку.
— Как за полную неделю, — тут же уточнил он.
— Ладно, чёрт с тобой.
— Куда собралась-то? — на «чёрта» Стасяк ничуть не обиделся. — Это из-за Свеннисена?
— Да, подвернулось выгодное дельце.
— А, ну, удачи.
Когда я доволокла тюк и оставила его там, где мне показала одна из официанток, бои уже были в самом разгаре. Так что когда я вышла в зал, рёв публики едва не оглушил меня. Я поморщилась и принялась пробираться к стойке бара — попрощаться с Альбертом.
— Да-вай, да-вай, да-вай! — скандировала толпа, пока боец на Арене уже фактически добивал лежачего. С другой стороны бесновались и улюлюкали сторонники проигравшей стороны, осыпая не оправдавшего надежд гладиатора оскорблениями. Кто-то попытался меня облапать от полноты чувств, я вывернулась, словно невзначай заехав ему локтем в живот. Когда он нашёл в себе силы разогнуться, я уже была у стойки.
— А, вот и ты! — приветствовал меня Альберт, перекрикивая шум. — Что, собралась-таки сделать ставку?
— Нет, я уезжаю! — прокричала я в ответ.
— Насовсем?
— На две недели!
— А, ну бывай! Удачи тебе!
— Спасибо!
— Налить стаканчик на дорожку?
Я покачала головой. Толпа за спиной взорвалась совсем уж оглушительным рёвом: «Убей! Убей!» Значит, бой кончился, один из гладиаторов валяется на песке, сплёвывая кровь и, возможно, выбитые зубы. Я без особого интереса глянула в ту сторону. Зрители всегда кричат одно и то же, но погибают на Арене редко. Если боец не скончается от побоев — а гладиаторов учат бить хоть и эффектно, но не насмерть — то решение, добить ли проигравшего, принимают владельцы сражавшихся согласно предварительной договорённости. Просто так портить чужое имущество никому не позволено. Если в договоре было прописано, что судьбу проигравшего определяет хозяин победителя, то он вполне может захотеть внести в представление пряную нотку. Правда, тогда он должен учитывать, что в следующий раз фортуна может оказаться не на его стороне, и обиженный потерей ценного гладиатора соучредитель боя захочет отомстить. Однако бывает, что и сам хозяин по какой-то причине решает, что его гладиатор себя исчерпал. Но, как бы там ни было, победитель обязан исполнить приговор, кто бы его ни вынес. Именно обязан, потому что если он откажется — прикончат обоих, и его, и проигравшего. Так что каждый гладиатор выходит на арену с мыслью, что, быть может, сегодня ему придётся умереть или убить. И, бывает, гибнут именно потому, что оказываются не готовы подарить другому смерть.