Тошнота
Я сижу в автобусе каждый день по 2-3 раза, чтобы доехать до учебы, потом в больницу на учёбу, а затем снова домой. Каждый день я еду в забитом наглухо транспорте, куда люди набиваются, как селедки в банку. Запыхавшаяся старуха с излишками жира, свисающими тяжелыми мешками с живота и рук, со скоростью спринтера залетает в салон, нагло расталкивает пассажиров и начинает зычным голосом требовать у школьника, сидящего передо мной, освободить сидение. «Я инвалид первой группы! - кричит эта бабка с абсолютно целыми конечностями, - Уступи место бабушке!»
Школьник пугается столь неожиданного и жесткого напора и спрыгивает с места, как нашкодивший кролик в огороде, услышавший лай сторожевых собак. Старуха, продолжая что-то ворчать под нос, грузно плюхается на сидение, едва помещая одну из двух своих необъятных ягодиц.
Я продолжаю сидеть на последнем, самом далеком и высоком месте в автобусе. Достаточно высоко, чтобы такие вот «несчастные» бабушки с лишним весом, больными коленями, остеохондрозом и прочими пиздецомами даже не думали туда забраться. А еще сверху видно очень многое.
Вдалеке, у переднего выхода автобуса, я вижу беременную девушку лет двадцати-двадцати двух, где-то уже на 8 месяце. Она старается держаться покрепче одной рукой, другой не то придерживая, не то прикрывая живот от довлеющей толпы. Рядом с ней сидит мужчина лет сорока, слегка с залысинами, хорошо одетый и слушающий музыку, старательно смотря на мелькающие в окне фонарные столбы. Могу поспорить, что когда этот джентльмен изволит приподнять свою пятую точку, девушку мгновенно и весьма грубо оттолкнет могучая рука бабули-тяжеловески, которая также плюхнется на сидение, да еще и обматерит будущую мамочку как следует, назовет «шлюхой гулящей» и картинно, почти аристократически задерет свой морщинистый нос с огромной волосатой бородавкой.
Я все чаще думаю, что работа медиков приносит не просто плоды, а целый урожай из таких вот длительно и мучительно живущих старых калош. Мучительно для всех, включая саму старую конструкцию. Старики - совесть нации, моральный оплот. Они и их родители пережили страшную войну, длительный голод, что отразилось на их стремлении съедать все, что съедобно, и еще не покрылось сантиметровым слоем плесени. Неискоренимая уверенность, что возраст тождественен невероятной мудрости, проявляется в яростном давлении на очередного школьника, сидящего впереди меня. Я продолжаю сидеть на месте, вслушиваясь в слова очередной песни в своем проигрывателе, старательно отфильтровывая энцефалопатичные речи мудрых.
Всё все чаще я хочу, будучи на курации у больного, сказать очередной бабушке, жалующейся на «атыроскилероз» следующее: «Бабушка, меньше жрать надо было», «Бабуля, завязывай ворчать», «Старая ты плесень, не капай на мозги бедному врачу». Самое веселое, что это будет абсолютно бесполезно, а я еще получу по голове от преподавателя. Медицина раньше не позволила бы таким жить, дала бы им умереть от диабетов, переломов, инфарктов и инсультов еще лет в сорок. Еще тогда, когда они могли нормально соображать и не ворчать, могли помогать, а не быть обузой общества и своих собственных семей.
Я хотел бы помочь этой старухе, согнавшей школьника. И заодно помочь обществу. Я бы хотел поступить как Раскольников - шмяк старушку по голове обухом от топора. Или как истинный врач - эвтаназия бы пришлась кстати. Просто пустить по вене энную дозу снотворного, и легла бы бабуля спать насовсем. Не бойтесь. Бабушка так и будет выгонять школьников передо мной, а я так и буду сидеть на своем месте в наушниках, связанный по рукам и ногам двуличной общественной этикой, моралью и ответственностью врачебной профессии. Когда эта кашёлка придет ко мне на прием, я улыбнусь, послушаю мерный стук тамтамов внутри ее плотной грудной клетки и выпишу рецепт. Ненавижу кардиологию. Ненавижу автобусы. «Чума возьми семейства ваши оба».
Я иду по улице, залитой тусклым светом, едва пробивающимся сквозь плотные дождевые облака, грозящиеся разразиться ливнем на мою голову. «Hit me with your best shot», Pat Benatar.
Эта песня - единственное, что разбавляет унылую атмосферу, безраздельно царящую в моем районе. Я прохожу мимо четырнадцати- и девятиэтажек, направляясь к своему дому в четырехстах метрах от остановки. Возле хлебного киоска, стоящего рядом с моим домом, я наблюдаю местного бомжа, наскребшего десять рублей на маленькую булочку. Рядом стоит женщина в красивом зеленом платье и с ужасным веснушчатым лицом, она смотрит на этого беднягу с таким отвращением, будто он несет на себе мириады спор сибирской язвы. С каждым приступом кашля бомжа она норовит отойти еще на шаг, возможно даже бросив покупку, что сейчас заворачивает для нее старенькая продавщица. Я иду дальше.