Позже Антонина сказала, что птица - создание само по себе глупое, привыкшее к жизни в городе. «Постоянно их кормят всякие бабушки, дети и сумасшедшие, повсюду машины, люди. Они перестали бояться всего и вся, они привыкли к суетной жизни города. Это затуманило малюсенькие мозги голубей, которые теперь не думают о выживании. Они думают об удовлетворении своих основных биологических потребностей - размножаться и есть. Не думай об этих глупых птичках, мы же гуляем» - сказала она, потому что ей хотелось мне об этом сказать.
Вот рядом со мной идет обычная девушка, её чёрные волосы развеваются на приличной силы ветру, отчего каре превращается в причёску в стиле «взрыв на макаронной фабрике». После этого она поправляет прическу своими ладонями, но тщетно - она сохраняется до первого же порыва ветра. Солнце светит прямо в её карие глаза, отчего она с милой улыбкой щурится и чуть морщит нос. Она не глупа, но упорно не хочет видеть мир таким, какой он есть; но это не розовые очки, а какая-то несломленная тяга к хорошему и прекрасному. Даже в дохлой птице она не находит пищи для размышлений в духе «глупые твари», а находит место сочувствию этой, без сомнения, недалёкой пташке.
А ведь я уже хотел разразиться тирадой. Ведь первое, что пришло мне в голову - это то, что по своим повадкам и по количеству ума человек, как вид, недалеко ушёл от голубей. Люди не заметят происходящего вокруг них, даже если их переедет поезд. Особенно если переедет. А остальных обитателей курятника ничего не будет напрягать - подумаешь, очередной придурок умер, таких каждый день умирают тысячи и тысячи, и тысячи, и тысячи, и тысячи, и тысячи, и тысячи, и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи , и тысячи ...
Но тут меня от этих мыслей отвлекает Антонина. Она и так знает, о чем я думаю. Моя подруга не дает мне уйти ещё глубже в депрессивные раздумья и говорит мне: «Не думай об этом, не зацикливайся. Мы же гуляем».
«Да, ты права» - и я снова с ней, а не со своими мыслями. Я не хочу теперь думать о птицах и людях, я хочу беседовать с ней на любые темы.
«Жаль, девочка увидела такую неприятную картину. - сказала Антонина, на миг поглядев вслед уходящим вдаль силуэтам матери и дочери. - А то вырастет такой же угрюмой, как ты!» После этих слов она слегка двинула мне кулаком в плечо и с озорством взглянула в мои глаза. В ответ я не смог не улыбнуться, после чего мы пошли дальше, то останавливаясь на переходах, то двигаясь вперед. По пыльному асфальту шагали две пары ног - в пыльных чёрных кедах и в лакированных синих туфельках.
И сколько еще под нашими ногами будет мёртвых голубей?
Отвратная экскурсия
Автобус вёз меня домой. Спустя неделю после самого безумного чаепития в своей жизни я всё-таки решился вставить наушники и послушать музыку. Без музыки ехать тяжело - я чересчур привык к ней, да и слышать ежедневный гвалт окружающих меня людей было практически невыносимо. В тот момент, когда рядом со мной с одной стороны уселась блондинка с пережаренной кожей и с розовым мобильным телефоном, болтающая о новой коллекции обуви от самого топового модельера, а с другой - неприятный узбек в возрасте, орущий в трубку что-то совершенно неудобоваримое, я решил, что черт с ним - лучше наушники. Даже если они на самом деле являются невообразимо отвратительными тентаклями, которые вопьются прямо в мой мозг.
В мои уши полился знакомый мягкий басовый перебор и приятный, чуть хрипловатый голос вокалистки группы Guano Apes. «We use the pain». Надо выходить
Стоило мне переступить через порог, я заколебался. Стоит ли мне снова открывать этот проклятый флакон? От того, что следует после открытия, по моей спине бегают мурашки размером с доисторических тараканов. Что, если я однажды доиграюсь с этим «раствором»? Тогда меня найдут через недели две-три, когда мой хладный отравленный труп уже вовсю изъедят черви. Не думай об этом.
Лилия была права. Я каждый раз делал выбор, и это был выбор в пользу удовлетворения своего любопытства. Настало время двигаться дальше. Мои пальцы достали из коробки флакон и выдернули пробку из стеклянного флакона. В нос ударил знакомый сладковатый запах. Я приготовился увидеть свою собеседницу в белом перед собой, как в прошлый раз. И ничего не увидел.
Нет, небо в окне покраснело, и огромные балки всё также уходили ввысь, в молочную муть белёсо-красного тумана. Но только в комнате до сих пор я оставался совершенно один. Я даже повертелся вокруг, огляделся в комнате, а потом уставился на свой компьютер. Монитор уже не был «монитором» в привычном понимании этого слова. Нет, там, где был экран, зияла пустота, ведущая куда-то вглубь стены, а по краям пластмассовой рамки торчали тонкие шипы, устремлённые наружу. Клавиатура выглядела так, словно на ней и в помине не было никаких клавиш - вместо этого вся поверхность длинной дощечки мраморного цвета была испещрена чем-то вроде присосок осьминога. Я с опаской подошёл к «клавиатуре» и указательным пальцем надавил на одну, самую крайнюю присоску, которая когда-то была клавишей CTRL. Она с противным хлюпаньем вдавилась внутрь дощечки, а по краям её выделилась какая-то слизь. После этого в глубине утробы монитора появился слабый свет, а потом оттуда потекла какая-то жижа, прямо на мой стол. Я отдёрнул руку и...