— Я сделаю все, что смогу. — И это было правдой. Инспектор всегда старался делать все, что может, правда, мог он не слишком много. Ну а если надо приходить в кабинет к прокурору и рассказывать о своих смутных подозрениях, на это он вполне способен.
— Вот только об этом я и прошу. В свою очередь я постараюсь не донимать вас вопросами, я буду ждать, пока вы не будете готовы говорить. Пресса очень мало интересуется этим убийством, им всего лишь надо чем-то заполнить страницы, поэтому нам не нужно бояться давления с их стороны. Я, кстати, очень терпеливый человек, вот почему мы с вами до сих пор не сталкивались. До прошлого года я служил инспектором по делам несовершеннолетних. Такая работа, как вы можете себе представить, требует мягкости и огромного терпения.
Вспомнив о Лизе Росси, инспектор совсем сник. Он пытался вспомнить, что именно он тогда сказал прокурору, но не мог.
Прокурор понял, о чем он думает, и улыбнулся.
— Вы правильно поступили, что повели себя осторожно. Возможно, в случае с девяноста процентами моих коллег вы бы оказались правы. Так что, Гварначча? Попытаемся восстановить жизнь Сары Хирш?
Глава пятая
Держа фуражку в руке, инспектор ждал, стоя в полумраке прохладной просторной комнаты. Ставни были закрыты, воздух насыщен запахом воска. Массивная мебель напомнила ему о давно минувших днях, когда он был алтарником в церкви. Отдававшие крахмалом и ладаном облатки для причастия липли к языку, горячий джем вытекал из булочек, которые им давали на завтрак... Здесь в комнате стоял шкаф, похожий на тот, в котором хранилась приготовленная для мессы бутылка марсалы. Витторио, оставшийся без отца, подначивал их отпить по глотку.
— Ты попадешь за это в ад.
— Не попаду. Пока вино не освятили, это не кровь Христа.
— Ну и что? На этикетке написано, что вино для святой мессы.
— Не все ли равно?
— Ты попадешь в ад!
Он действительно тогда отпил глоток или только притворился? Они все попятились и отвернулись от него. Витторио не стал завтракать с ними. Сейчас инспектор с болью вспоминал об этом, ведь мальчик был совершенно истощен. Другие мальчишки говорили, что он убежал домой и всю дорогу плакал. А один мальчик сказал, что Витторио стошнило чем-то зеленым, и это значит, что он одержим дьяволом. Откуда они знали? Они все вместе сидели и с жадностью ели свои горячие булочки. Так как они могли это видеть? В понедельник утром Витторио не пришел в школу, но он не был болен, потому что по дороге домой после занятий они видели его одного в винограднике. Он срывал грозди с виноградной лозы, задрав голову, вгрызался зубами в ягоды, высасывал мякоть, бросал гроздь и тянулся за другой. По подбородку и рукам сочился фиолетовый сок. Сентябрьское небо было голубым и безоблачным. Хотя, должно быть, недавно прошел дождь, потому что инспектор помнил, как ботинки Витторио без шнурков глубоко увязли в глинистом грунте и большие желтеющие листья приклеились к его голым ногам. Больше он никогда не приходил прислуживать во время мессы, и все говорили, это потому, что его мать была проституткой.
Не слишком много христианского милосердия в этой истории. И все же... Тихая прохлада этого места, порядок и тишина... Инспектор ждал уже час, наслаждаясь покоем, царящим в монастыре, когда наконец послышались шаги по темно-красной плитке.
— Инспектор? Простите, но в самые жаркие часы мы укладываем ее спать. Она все еще в глубоком шоке, я уверена, вы меня понимаете. До слушания дела в суде ей необходимо как можно больше отдыхать и есть. Конечно, если надо, я разбужу ее...
— Нет-нет. — Все мысли инспектора были заняты делом Хирш, и сперва он в недоумении уставился на монахиню, которая была одного с ним роста, очень худая и подвижная. Затем он поспешил ее успокоить: он приехал не для того, чтобы разговаривать с албанской девушкой, которую они приютили. После инспектор объяснил причину своего визита.
— Понятно. В таком случае мы должны просмотреть наши записи. И, вероятно, сестра Джон Долорес сможет вам помочь. Я знаю, она была здесь в те годы. Пожалуйста, присаживайтесь. Здесь мало света. — Она открыла окна и подняла нижние части коричневых жалюзи из деревянных реек, чтобы в комнату проникал свет, но не горячий воздух. Высотой окна были почти до потолка, и инспектор поразился силе, которая таилась в худых руках монахини, плавности и четкости ее движений. Сам он был неуклюж, и подобная ловкость всегда восхищала его. Интересно, сколько ей лет? Он вообще не очень-то хорошо угадывал возраст женщин, а уж с монахиней это было совсем невозможно. Еще несколько минут приятного ожидания, и монахиня привела сестру Джон Долорес. Она была очень старой и, очевидно, немощной. Ходила она очень медленно при помощи ходунков, так как ее ступни были вывернуты внутрь. Сияющие глаза за уродливыми очками, прекрасная память. Усевшись за стол, она прочитала два свидетельства о крещении, предоставленные инспектором, и записи в большой книге, которую положила перед ней сестра, и смогла восстановить то немногое, что знала о Саре Хирш и ее матери, Руфи.
— Теперь сестра Филипп Энтони хранит наши записи в компьютере. Я уже слишком стара, чтобы учиться...
— И я тоже, — сказал инспектор, его симпатия к этой грозной на вид женщине сразу же возросла.
— Вот... Я узнаю свой почерк. Как давно это было... Руфь пришла к нам в начале сорок третьего года, хотя я припоминаю, она уже некоторое время жила во Флоренции. Она приехала из Праги, ее отправил сюда отец, у которого, я думаю, здесь были деловые связи. Конечно, они хотели спасти свою дочь. Сами они погибли в лагерях. Они и представить себе не могли, чем в конце концов это все здесь обернется. Никто не мог представить. Никто не думал, что принятые так внезапно в конце тридцать восьмого года нацистские законы будут применять на практике. Однако их применяли. Иностранный паспорт Руфи привлекал к ней внимание, ей пришлось прийти к нам. Для нас это тоже была проблема. Прятать итальянцев было намного легче. Мы их крестили, и ничего больше не требовалось, по крайней мере, до оккупации. А иностранцам, которые нуждались в итальянских документах, сделать их было, понятное дело, гораздо сложнее.
— Но все-таки возможно?
— Иногда. Для Руфи удалось. Многие другие, конечно, так и остались без гражданства, когда их страны оказались в коммунистическом лагере. В случае с Руфью Хирш проблема усугублялась ее положением. Самый безопасный способ спрятать ее — это переодеть в платье послушницы, но, как вы понимаете, это было невозможно... Тем не менее у нас все получилось, и, как вы видели, малышка родилась и была окрещена здесь в сорок четвертом году.
— Как она связалась с вами?
— Через еврейскую общину. Как и многих других, ее направил к нам кардинал Делья-Коста, который держал связь с еврейской общиной через мэра Ла Пира. В Тоскане сотрудничали более двадцати монастырей, и нам удалось спасти много людей. Быть может, мы спасли бы еще больше, если бы не нежелание многих еврейских семей осознать, какой опасности они себя подвергают, пока уже не становилось слишком поздно... Руфь и маленькая Сара оставались здесь, пока не начали вывозить евреев. Стало очень опасно, поскольку постоянно проводились обыски, проверки, и мы не могли объяснить, откуда у нас ребенок. Мы переселили их в один из наших сиротских приютов за городом вместе с другими такими же детьми, которых мы прятали. Вот запись о переезде Руфи.
— Сестра Перпетуа... Так вы ее называли? Она когда-нибудь рассказывала об отце ребенка?
— По ее словам, их разлучила война. Она говорила о нем как о своем муже...
— Но вы ей не верили.
— Ей было восемнадцать лет, когда родился ребенок, и, как я уже сказала, некоторое время она уже жила во Флоренции. В таком случае, она должна была приехать сюда и тут же выйти замуж. Не нам судить. Мы должны благодарить Бога за то, что, как бы ни была трагична причина, нам удалось крестить их обеих.