Девушка вынула из рукава арестантского бушлата гвоздь, начала по памяти доказывать теорему Пифагора.
Резко ударила форточка. Часовой просвистел. Вызвал дежурного офицера, показал на стену, разрисованную формулами. Офицер, небритый, неряшливый, хрипло сказал:
— Заниматься математикой и чертить стены, казенное имущество, по инструкции не полагается!
— А что полагается? — насмешливо полюбопытствовала Мария Петровна, не выпуская гвоздя из тонких пальцев.
Офицер молча повернулся, хлопнул дверью. Загремел замок. Шаги удалялись. Она села на койку, подавляя раздражение. «Что ж! Не плохо бы размяться!» Подошла к окну, едва светящемуся сквозь лохмотья паутины. Глубоко вздохнула, широко разведя руки, выдохнула. Вдох — выдох... Вдох — выдох... Наклонилась, дотронувшись до скользкого пола. Голова чуть кружилась, ноги побаливали. «Дуреха, как ослабела... Возможно ли запускать гимнастику?!» И опять наклон, наклон...
Открылась форточка. Часовой кашлянул. Мария Петровна повернулась лицом к двери, не прекращая гимнастику. Часовой поднес ко рту свисток, болтавшийся на шнурке. Дежурный офицер явился неохотно. В камеру не заходил, лишь прокричал, сдерживая зевоту:
— Заниматься гимнастикой по инструкции не полагается... Приказываю прекратить!
— А что полагается?! — распрямилась Яснева.
И опять захлопнулась форточка. Ржаво завизжала задвижка. Опять отдалились шаги. Мария Петровна вытерла холодную испарину, взяла железную кружку, сделала несколько глотков. «Что ж! Отдохну... Сердце зашлось!» Она легла на койку, отвернулась к стене. Смотрела на расщелины, заляпанные глиняными заплатами, проступавшими поверх побелки. Сквозь дрему услышала свисток надзирателя, грохот запоров, раздраженный окрик:
— Спать должно, обратясь лицом к двери! — Дежурный офицер помолчал и уныло добавил: — По инструкции прятать руки под одеяло не положено!
Мария Петровна приподнялась, приложив платок к губам, сдерживая кашель, спросила:
— А что полагается?
Офицер повернулся на каблуках, вышел. Девушку душил гнев. Откашлявшись, вытерла кровь на губах. Сбросила одеяло, пропахшее мышиным пометом. Осторожно достала из-под подушки крошечные шахматные фигурки, сделанные из хлебного мякиша. Расчертила стол на квадраты и начала их расставлять. Конечно, требовалось изрядное воображение, чтобы в этих уродцах признать шахматных бойцов. Особенно нелепа королева. Белый хлеб в тюрьме большая редкость. Пока-то соберешь шахматное войско! Спасибо добросердечной купчихе за крендель в воскресный день. Разом закончила лепку. Шахматы она любила. Как часто, учительствуя в деревне, под вой ветра и вьюги разучивала партии с испанской защитой. Бережно передвигая фигуры, начала игру. Очарование разрушил офицер, незаметно подкравшийся.
— Играть в азартные игры по инструкции не полагается! — Офицер протянул руки, чтобы взять шахматы.
Покориться?! Яснева рванулась, сгребла их, запихнула в рот. Офицер сердито шевелил усами, размеренно покачивался с пяток на носки. Арестантка торопливо заглатывала последнюю порцию. Смотрела уничтожающе, зло. Офицер вышел. Девушка скрестила руки на впалой груди и, не отрывая глаз от проклятой форточки, запела:
Заливался свисток за дверью. Надзиратель, надув толстые щеки, пугливо таращил глаза. Гремел офицер:
— Яснева, в карцер! В карцер!
Девушка насмешливо повела плечами, поплотнее закуталась в платок. У двери бросила:
— Наконец-то узнала, что разрешается в тюрьме!
— Значит, вы якобинка?!
— Да, якобинка, и притом самая убежденная! — запальчиво ответила Мария Петровна.
Они шли по сонным улицам города. Светила луна, полная, яркая, как в первые дни новолунья. Скованная морозцем земля похрустывала под ногами. Мария Петровна поглубже надвинула котиковую шапочку, прижала муфту. Молодой человек осторожно вел свою собеседницу под руку, закутавшись башлыком от ветра.
За чаем у Ульяновых засиделись. Ульяновы жили скромно, на пенсию, получаемую после смерти Ильи Николаевича. Яснева старалась как можно чаще бывать в этом гостеприимном доме. Нравилась атмосфера радушия и уважения, царившая в семье, простой и строгий уклад. Удивлялась Марии Александровне, невысокой, худощавой, с густыми седыми волосами, ее мужеству, ее стойкости. Владимир разговаривал мало. Сражался со стариком Долговым в шахматы, был задумчив. Начали прощаться. Мария Александровна. взглянув на часы, всплеснула руками: время позднее, на улицах пьяная голытьба, да в темноте и ногу сломать недолго. Владимир вызвался проводить ее. Мария Петровна обрадовалась — на разговор с Ульяновым возлагались особенные надежды.