Ваня! Чого рыгочешь? Так и було! Я ж знаю, шо кажу, я ж сам – косянскый! Та йи богато лытучей рыбы було! Як на нерест йдэ – всэ нибо чорно! Солнца за ный ны побачишь, тильки слышно, як косякы над головой плавникамы шуршат.
Таки булы в нас рыбны ловли…
Брат заливается смехом:
– Надо было простынями ее ловить. Натянул простыню над двором – и только успевай собирать, что напутается.
– А так и робылы. Наволочку в нибо кынут, вона падае – вже полна лытучей рыбы! Пырысыпав рыбу в мешок и снова кыдай.
– А че сразу мешок не кидать? – дивляется брат.
– Я дывлюсь, ты в мэнэ, сынку, дурный. У наволочки ж халява – шире! В йийи бильше рыбы напутаицца!
– А ты, конечно, больше всех так рыбы ловил? Ты ж из всех косянцев – найкраший рыбак… – подначивает отца ни разу не ехидный девятилетний Ваня. – И наволочка у тебя была самая уловистая?
Но дядька на приманку не клюет, отказывается от шутовской балачки и, выбрав какие-то доверительно раздумчивые интонации, удерживает инициативу:
– Я лучший рыбак, да… Это ты, сынок, правильно говоришь. Но наволочкой летучую рыбу на нересте я не ловил, врать не стану.
– А почему? – Сын строг и сосредоточен.
– Как почему? Потому что ловить рыбу во время нереста – браконьерство!
– Да нет! Я спрашиваю, почему ты врать не станешь?
– Потому что я никогда не вру, вон хоть Славку спроси… – не моргнув глазом, врет отец…
…Понимая, что с земли удочку не распутать, и не желая лезть на дерево, я сильнее дергаю леску. Крючок с грузиком остаются на жердёле. Леска с поплавком из крашеного гусиного пера летят ко мне. А злополучная верховодка слетает с крючка и – сверкнув чешуей – падает в воду.
– Кручкы одирвав? – интересуется дядька. – Я ж казав – цэ дюже вредна лытуча рыба попалась. Цэ знак – «Рыбаки, ны жадничайте! Йдытэ вжэ до хаты!..» А ну, что у нас тут?
Дядька вытаскивает из воды садок из мелкой сетки – хамсароса – и поднимает его на уровень глаз. В садке, пожалуй, с ведро красноперок, окуньков, лещиков, карасиков – мелкорыбицы размером до ладони.
Дядь Слава (уже переросший прозвище «Пэрс», но еще слишком молодой для уважительного «Пытрович») стоит огромный, загорелый, белозубый, с черными как смоль волосами, весь в бликах от высоко вставшего солнца. Вода жемчужным потоком рушится с садка. Сквозь хамсарос светится серебром наша добыча.
– На жареху хватит! – прибедняется дядька. Опускает улов в люльку мотоцикла и велит сматывать удочки.
Мы не против. Клев кончился. В пузе – бурчит. Пора.
В пять утра, отправляясь на рыбалку, мы выталкивали мотоцикл со двора вручную и только на асфальте гыркнули двигателем, перебудив окрестных кобелей. Теперь же вкатываемся в распахнутые ворота триумфаторами – задорно сигналя и пофыркивая мотором «ижака». Это – ритуал. О том, что прибыл Прытыка, должны знать все.
Дед цепляет улов крюком безмена, который называет кантаром. Дед – педант, любит точность, мелочей для него нет. Шкалы весов не хватает. Дед делит улов на две части. В сумме выходит одиннадцать кило. Дед перевешивает рыбу тремя частями. Так получается на пятьсот граммов меньше. Дед прикидывает погрешность.
– Десять двести – десять триста. Может, триста пятьдесят. Пружина ослабла…
Бабушка смотрит с крыльца:
– Слава!
– А-а! – откликаюсь я.
– Большой!
– Да, мама… – отзывается дядька, вместе с дедом взвешивавший улов.
– Я все это чистить не хочу. Может, посолишь?
– Тю-ю!.. – Прытыка машет огромной рукой, как крылом. – Идить в дом, мамо, мы тут сами. Хлопчики помогут.
В дом бабушка не идет. Они с дедом устраиваются рядом с нами. Дед пришивает ремешок к разорвавшимся старым «дворовым» шлепкам. Бабушка просто сидит. Смотрит, как мы чистим рыбу, и слушает бесконечный треп зятя.
Прытыка с рыбой управляется шутя. Пара взмахов ножом. Надрез под жабрами. Экономным движением извлекаются «кышечки». Рыбешка ополаскивается в тазу и бросается в миску. Гора чешуи рядом с дядькой растет. Рыбьи потроха летят кошкам, а пузыри мы лопаем, раздавливая их пятками прямо под столом. Бабушка пытается запретить эту потеху – мухи же налетят. Но стоит ей отвлечься…
Брат (даром ли сын рыбака и рыбовода?) работает так же красиво, как отец, только медленнее. Вид у него серьезный – как у любого занятого Делом мужчины.