– Нам точно сюда? – поинтересовался Александр, полюбовавшись на граффити. – Скажите сразу. Мне знать нужно – перепрятывать деньги в носки или не нужно?
– Это же красиво, Александр! – закатила глаза Зинаида. – Это субкультура.
– Да вы что?! Да неужто? – удивился Александр, декламируя наиболее нецензурные из надписей.
– Ну разумеется. Это же протест! – сказала Зинаида и поволокла ошарашенного Александра ко входу.
– По триста сегодня, – объявил скучающий тип на входе.
– Зинаида, радость моя, – ласково обратился Александр, – скажите мне, пожалуйста, мы вырываемся из круга обыденности или откупаемся от него?
– Перестаньте сквалыжничать, Александр. Соответствуйте шарфу и своей женщине! – зашипела на ухо Зинаида.
– Кутить так кутить, – приуныл Александр и с тоской проследил, как шесть сотен скрываются в кармане билетера.
– Боже, как же тут хорошо! – выдохнула Зинаида уже внутри.
– Этот склад забросили лет пятьсот назад, – заметил Александр. – Нормальный кладовщик не допустил бы такого бардака.
И сплюнул в ближайшую плевательницу, чтоб показать, что манеры какие-никакие, а присутствуют.
– Что вы делаете, вандал?! – заголосил какой-то тщедушный тип в берете и в родном брате шарфа, красующегося на могучей шее Александра. – Вы же испортили всю инсталляцию!
– Чего-чего я испортил? – удивился Александр.
– Жизнь мне испортил! – прошипела Зинаида. – Это ж надо додуматься – в инсталляции плеваться.
– Да это ж плевательница! – сказал Александр. – У нас на работе такие же были. Туда все плевали. Ну не все, конечно. Интеллигентные только…
– Да что вы понимаете! – заплакал тип в берете. – Плевательница… А приглядеться? А подумать? Это же символизирует открытую душу духовности! Каждый может плюнуть в душу духовности, и только здесь она защищена барьером!
Художник указал на картонный заборчик, высотой сантиметра в три, вокруг плевательницы.
– Ну… Я так и понял все, – неуверенно сказал Александр. – Мне подумалось, что пересохший харчок в эмалированном нутре духовности только добавит выразительности этой… как бишь ее…
– Инсталляции!! Инсталляции!! – завизжал художник. – Не добавит! Зачем там второй плевок?! Как я смогу это объяснить? Первый плевок – мой. Он символизировал плевок Бога в духовность, потому что Бог выше! А теперь что? Кому я теперь это продам?! С двумя плевками – это ни в какие ворота! Это вне философского контекста! Кто плюнул в духовность вторым, я вас спрашиваю?!
– Человек! – подсказал Александр. – Человек вполне способен плюнуть на духовность.
– Да не на духовность, а на Духовность! – сказал художник уже без гнева и принялся рассматривать плевок Александра.
– Простите, а как у вас получается говорить и с маленькой, и с большой буквы? – попыталась подольститься к художнику Зинаида.
– Вам не понять, – грустно ответил художник и плюнул с досады.
Затем лицо его озарилось, и он принялся заплевывать пол вокруг инсталляции.
– Але, мужчина! Чего происходит? – встревожился Александр. – Что за вандализм?
– Это все заиграет… Не каждый может попасть в духовность… – забормотал художник, – и только Бог и еще один… А, нет – семеро! По количеству грехов…
– Зинаида, пойдем, – шепнул Александр. – Не станем мешать Мастеру.
– Видели, Александр, какие люди есть? – назидательно спросила Зинаида. – Богом в макушку поцелованные. Талантливые. Из всего творят Прекрасное!
– Ну это вне обыденности, – возразил Александр. – В обыденности это на штраф тянет.
– Вы не понимаете ничего в Искусстве! – поджала губы Зинаида.
– А вы в этом всем понимаете? – восхищенно спросил Александр, указывая на двух голых женщин с транспарантом «Нет сносу нарядам».
– Нет, конечно. Но мне же нетрудно подойти к предмету и восхищенно сказать: «Ца-ца-ца».
Александр чеканным шагом прошел к одной из картин на стене, покачал восхищенно головой и сказал:
– Зиночка, полюбуйтесь-ка вот на это!
Зиночка подошла и неуверенно сказала:
– Боже, какой выразительный образ! На Пугачеву похоже!
– Только лицо! – обиделся художник. – Его я из журнала вырезал. Остальное все от Нади Команечи. Это называется «Прыжки и вой». Неужели непонятно?!
– Ца-ца-ца… – восхищенно процокали Александр с Зинаидой.
Зайка
Ночью перед подъездом на асфальте появилась надпись: «Зайка, я люблю тебя!» Белой эмалевой краской поверх небрежности трудов дворника. Все шестьдесят женщин подъезда зайкового возраста (от десяти до шестидесяти лет) в это утро выглядели загадочнее черных дыр космоса. На лице каждой читалась абсолютная уверенность, что послание адресовано именно ей.