– Мы так легко вошли, что это трудно назвать взломом, – пробурчал журналист, стоя в просторном холле.
Взору открылась бегущая на второй этаж лестница, а в квадрате солнечного света у окна в высоком керамическом горшке радовали гостей розовые пионы.
– Говорят Вещевоз помешан на пионах. Слыхали об этом? Даже носит шарф, расписанный пионами.
– Не знал, – ответил Олаф. – Я Вещевоза никогда не видел и мне плевать во что он одевается.
Он уже прошел в гостиную, пока журналист топтался в холле.
– А мне вот интересны такие детали. Пио-о-ны, пио-о-ны, – пропел Хольм и взялся за посох, стоявший в кованной подставке, повертел так-сяк и бросил назад в подставку. – Я вам солгал. У Спэка есть экономка. Она могла быть в доме. Но нам повезло - здесь никого.
Олаф даже не посмотрел на журналиста. Он осматривался. Нужно было срочно сообразить, где Спэк хранит свиток. Олаф завертелся на месте, определяя стороны света: север и запад. Весь дом был наполнен запахами смолы и свежести, видимо в саду был водоем. Это очень помогло – отрезвило Олафа, и он легко сосредоточился.
– А вы и раньше промышляли такими взломами? – напомнил о себе Хольм, вместо поисков он бродил по дому и восхищался.
– Было дело, – ответил Олаф рассеянно. – Судя по вашим статьям вы большой любитель нарушать правила. Есть у журналистов какие-нибудь инструкции?
– Должностные инструкции что ли? Они опасны. Инструкции дают иллюзии, будто если все выполнять, как написано в уставе, то станешь хорошим человеком.
– Наверно Спэк тоже так думал. Думал, как вы.
– А чего вы хотели, Григер? На серую сторону перебегают и от белых, и от черных. Мы здесь в тени не одинаковые. Так мне говорит издатель. Есть вы и я, а есть Спэк.
Журналист понял, что Олаф не хочет говорить и красноречиво присвистнул. Хольм видно догадался и про то, что переводчик питает к нему антипатию. Как хороший газетчик, чутьем он обладал отменным и не смотря на холодность Олафа, чувствовал себя в компании Григера великолепно. Олаф напротив, не мог себя переломить: он не привык нарушать закон при свидетелях и ему становилось ужасно неуютно, когда он ловил на себе взгляд журналиста. Тот смотрел так, будто видел насквозь или даже хуже, копал не только под Спэка, но и под самого Олафа.
Около часа они обыскивали дом разделившись. Осознав, что такие методы ни к чему не приведут, ведь особняк был слишком большим, Олаф уселся на пол и стал раскладывать руны, которые по задумки, должны были помочь найти тайные схроны.
Когда Хольм перестал слоняться по дому и тоже начал искать тайник.
– Знаете Олаф, я назову этот день «хищным». Ведь мы как настоящей охотники, ловим хищного нарушителя закона.
– Это слишком поэтично. Я смотрю у вас прилив вдохновения.
– И сил, – Хольм посмотрел на расклад из двадцати светящихся рун. Мелкие паутинки молний бегали от одного кремня к другому. –У меня пока ничего. Долго вам еще?
Хольм наклонился и стал простукивать паркет.
– Я почти закончил, – Олаф пронаблюдал за ползающим по полу журналистом и не удержался от замечания. – Ну что вы делаете? Неужели считаете, что Спэк такой дурак, чтобы хранить свиток под половицей. Ведь он следователь и должен был придумать тайник получше.
– Вы угадали. Я считаю его последним дураком. Иначе не может быть. Ведь он украл Табу Клобука. Кто же он, как не дурак? – Наигранно удивился Хольм, а потом продолжил вслух сочинять статью. Видимо это входило в его привычки. – «Господин Григер провел свой отпуск не так, как привыкли проводить отпуск сторожилы Десятого отдела или как другие нормальные люди». Хм,хм… «Он не жарился на пляже, попивая Алый агат. Отпуск Григер провел совершенно по–своему…»
– Прекратите. Мне неприятно, когда вы говорите обо мне в третьем лице!
Хольма несло или он хотел позлить Олафа, что так же входило в привычки журналиста. Эту черту Олаф угадал еще при знакомстве в Патестатуме, когда Нао специально доводил до белого колена Лурье и Спэка. Теперь то Олаф понял почему: журналист уже тогда подозревал следователя.
–«…Впрочем, Григер – человек особый: носит парик, ибо начал рано лысеть, выучил латынь, переводит на язык гардарики финские стихи…»