Олаф отлично понимал, что пока Валентина Ивановна здесь, он не сможет даже силой прорваться за Лидой, хотя и раздумывал как это сделать. Здраво оценив силы Старейшины, и свои, он покорился и решил поддержать светский разговор о погоде. Но стоило ему открыть рот, как в крепость пахнуло порохом. От горького запаха перехватило дыхание. Валентина Ивановна тут же схватила посох, висевший на поясе, и высунулась в бойницу.
– На землю! – приказала она. Олаф не успел, и неведомая сила повалила его на грязный сырой пол.
– Как это? – прохрипел он.
Раздался приглушенный взрыв, что–то треснуло, похоже крыша. Олаф почувствовал всем телом как задрожал пол. Это чья–то мощная атака прокатилась вдоль крепости, разгоняя туман. Волна разорвалась с громом где–то в горах.
Валентину Ивановну швырнуло в сторону взрывной волной, но, в отличии от Олафа, она не только устояла на ногах, но и была готова сражаться.
Из ущелья натужно завыли.
– Что происходит? – тупо переспросил Олаф.
Но Никишова не произнесла больше ни слова, с прытью рыси выскочив прямо из бойницы на площадь. Олаф с трудом поднялся на ноги и увидел, как сверху водопадом стекает огонь.
– Пламя! – в ужасе воскликнул Олаф.
Сомнений не осталось: Мор пришел за свитком.
– Пусть все случится потом, только не сейчас! Не с ней, пусть со мной! – взмолился Олаф, сам не зная к кому обращена эта пустая мольба. Рубашка прилипла к взмокшему от испарины телу. При мысли, что Мор уже мог загрызть Лиду, похолодело в груди.
– Пусть со мной! Я один виноват! – пыхтел Олаф, свешиваясь с бойницы и, разжав руки, рухнул на заграничную землю, где кончалась власть людей.
Вдохнув вязкого тумана, он едва не задохнулся и, выпучив глаза, схватился за горло – воротничок рубашки вдруг стал ужасно узким. Ноги ослабели и налились свинцом.
Он так и стоял, привалившись к стене боком, точно отравленный.
«Надо идти! Что я скажу Велине, когда вернусь? Струшу, и она в жизни на меня не посмотрит…» – почему-то вспомнил про медсестру Олаф.
Он пробрался через темные заросли колючих кустов к краю крутого обрыва и стал осторожно спускаться по ступенькам, вырытым в земля. Он приметил раньше. С высоты башни они казались куда надежнее, а теперь в слепом тумане, Олафу приходилось искать каждый выступ на ощупь, стараясь не поломать ноги и не налететь на медные чаши.
Наконец, встав на мягкую пожухлую траву, он поднял голову и посмотрел вверх, оценивая путь, который проделал.
«Метров сто, не меньше», – почти равнодушно подумал он и пошел по протоптанной невесть кем тропинке. Шагая, Олаф опустил очки на кончик носа и стал массировать переносицу – его мучала ужасная головная боль.
Неизвестно сколько он шел: время утекало как вода из рук, но упорство было вознаграждено. Олаф увидел впереди силуэт. И это было определенно ни дерево, ни камень и ни куст. Человеческая фигура посреди тропинки стояла, не шевелясь.
– Лида! Лида, дорогая, пойдем домой! Ты цела?
– Олаф? – обернулась она. – Это вы?
– Что с тобой? Тебе плохо?
Он подбежал к Лиде и развернул на себя. Глядя на нее, Олаф не верил в свое счастье.
Он легонько потряс девочку за плечи, и заглянул в глаза. Лида смотрела сквозь него остекленевшим взором. Губы ее были чуть приоткрыты.
– Я все поняла. Это неправильно… – пролепетала она слабо и недоверчиво потрогала свои губы. Точно не верила, что слова ее. – Я такая глупая! Зачем мне это дурацкий цветок? Наоборот, здесь все наоборот.
– Лида! – воскликнул Олаф. И потянул ее за руку. Но девочка осталась стоять на месте. Выглядела она как человек, который потерялся на чужой улице, в чужом городе и в поисках знакомого окна или таблички с номером дома вертит головой. Лида слегка покачивалась, глядя то на свой кулак, то на Олафа, точнее мимо своего кулака и мимо Олафа.
– Что в руке? – он осторожно раскрыл ее пальцы и не поверил своим глазам: в маленькой ладони был зажат Двулистник Грея.
– Тебе удалось! Ты смогла!
– Здесь все наоборот. Бабушка сказала, что хорошим людям сюда хода нет. Мы все здесь забываем… Но она не права. Не забываем! Совесть заедает. Заедает. Не могу… Зачем мне этот цветок? Я хочу, чтобы все стало по-другому.