Олаф наконец вздохнул полной грудью.
– Скоро все кончится. Мы сварим тебе лекарство, и ты поправишься. Только дотерпи до больницы, хорошо? Ты слышишь? Дотерпи!
– Не буду…
– Чего? – не поверил ушам Олаф. – Помолчи. Ты не в себе.
Он бегом пересек плато, и стал подниматься по ступеням крыльца покосившегося дома. Это ему почти нечего не стоило, потому что Лида была совсем как пушинка и казалась растворялась у него в руках.
– Хватит… – отозвалась она, потянув Олафа за жилет. – Я устала. Возьмите цветок. Для Киры… Его Кире…
Он опустился на колено. С неба полетели тяжелые капли, в рассеянном розовом свете они напоминали длинные спицы.
– Как Кире? Он для тебя. Чайка обещал лекарство тебе.
– Да, я помню, – Лида сглотнула и слабо улыбнулась, – он рассердится. Обещайте, что сделаете… нет, клянитесь… – ее голос умолкал, как журчание реки, уходящей в подземное русло. – Клянитесь… Я хочу быть в белом, как сестра Чайки, она такая красивая… в белом… клянитесь…
Олаф не смог ничего сказать, только горько всхлипнул, скинул очки и вытер глаза грязным рукавом. Девочка дышала совсем слабо, рот ее открывался и закрывался, открывался и закрывался, снова и снова, и снова. Наконец она замерла, точно река накрыла и поглотила ее с головой.
Олаф, как во сне, занес Лиду в дом, но уложить ее на диван не получилось. Он весь так дрожал, что Лида соскользнула с его ослабевших рук, перевернулась и раскинулась на холодном полу. Глаза ее были закрыты, губы – сжаты.
Олаф перевернул Лиду с бока на спину и долго всматривался в ее лицо. Капли дождя, сочившиеся сквозь дырявую крышу, вспыхивали хрустальными шариками на ее светлых волосах, на худых руках и на тонкой шее.
Собрав в кулак последние силы, Олаф перестал оплакивать Лиду и аккуратно взял у нее из кулака Двулистник Грея. Он завернул хрупкий цветок в записку, которую сунул ему в карман МакАллен, и вышел за порог. Сквозь прозрачные паутинки дождя он смотрел в сторону эшафота. Там полдюжины сторожил помогали раненым. Другие уже сооружали над ними шалаши, чтобы укрыть и, без того страдающих товарищей, от дождя. Олаф достал из кармана руну и размахнувшись зашвырнул ее в их сторону. Но сил было немного, поэтому камень отлетел не слишком далеко. Ударившись оземь, волшебный кремень громко взорвался. Привлеченные грохотом, сторожилы повернулись к нему.
За их спинами расстилалась широкая полоса черного горклого пепла, что когда–то был их крепостью, за нею шла полоса кудрявого тумана, и над всем этим клубился синий дым. Дождь еще не прибил его к земле.
К убежищу побежали несколько человек. Это били те самые люди в белых масках. Олаф снял перед ними свою маску в знак приветствия. В ответ сторожилы сделали то же. Переводчик с удивлением узнал Ростиха в компании рыжего адъютанта Майка и девочки лет двенадцати, не больше. За спиной у нее висела пара посохов, а на голове вместо прелестных косичек красовались подпаленные локоны.
Именно эта девочка и обратилась к Олафу:
– Зачем вы пошли за границу? Кто вы такой?
– Не надо, Ксюша, – остановил ее Майк. – Это господин Григер. Все было улажено с Никишовой, – услышав это имя девочка перестала хмурить брови. – Где Минакова?
Олаф молча кивнул на дом. Ростих посмотрел сначала на Ксюшу, потом на Майка, затем отодвинул Олафа и вошел внутрь.
– У вас есть билеты отсюда? – спросил Олаф.
– Нет, – сказал Майк. О судьбе Лиды он кажется догадался и опечалился.
– И у меня нет, – покачала головой Ксюша. Она открыла дверь и вошла вслед за Ростихом.
Делать было нечего. Олаф оторвал рукав рубашки и опустился на крыльцо рисовать угольком билет на ткани. Благо, что углей после пожара было полно.
Потоптавшись немного на пороге, Майк тоже пошел в дом.
Олаф должен был бы спросить, что это за маски такие белые, что теперь делать в общем, и что делать с цветком Грея, в частности. Но он просто писал билет в дом к Белояру. Когда с билетом закончил, что заняло у него не больше десяти минут, приводчик уже знал, что обязан исполнить последнюю просьбу. Он передаст лекарство сестре Лиды – Кире.