– Ха–ха–ха, – Чайка рассмеялся, запрокинув голову, – вечно этот ее вопрос! Я догадался о ее планах. Жаль, что только сегодня. Стоило подумать об этом раньше. Но мне сложно было прислушаться к твоим словам: «я хороший человек». Все так говорят, особенно плохие люди.
Их слух тронула легкая песня:
«Зима пройдёт и весна промелькнёт,
И весна промелькнёт;
Увянут все цветы, снегом их занесёт,
Снегом их занесёт...»
Она доносилась издалека. Только услышав прерывистые слова, Чайка остановился, обернулся назад. Лида тоже обернулась. На перрон прибыл поезд. Блестящий бок вагона проглядывался сквозь сосновые лапы.
– Песня Сольвейг… – дрожащим голосом произнес Чайка и, поставив у ног чемодан, крепко взял Лиду за руки, – это же песня Сольвейг… Ты слышишь?
«И ты ко мне вернёшься – мне сердце говорит, мне сердце говорит,
Тебе верна останусь, тобой лишь буду жить, тобой лишь буду жить...»
– Слышу. Я ее сразу узнала! Поезд приехал… Все в порядке, можешь идти. Не бойся за меня. Я теперь не пропаду. Выйду из леса и напрямик, никуда не сворачивая, вперед. Правильно?
– Да, – тихо отозвался Чайка. – Если уеду сейчас, обхитрю Табулу, она думала, что всегда властвует над нами, но не тут, то было. У меня и билет есть и вещи собраны!
–Конечно, билет и вещи. Езжай и дорога будет мягкой.
– Да, поеду, – теперь Чайка просто вцепился в Лиду мертвой хваткой. – Я поеду, я выйду чистым. Больше никто не будет провожать меня через лес… Конец!
«Ко мне ты вернёшься, полюбишь ты меня, полюбишь ты меня;
От бед и от несчастий тебя укрою я, тебя укрою я…»
Лида обняла друга так крепко насколько хватило сил. Он не ответил на объятие, но Лида не огорчилась:
«Наверное, мыслями уже сидит в кресле под мерное покачивание вагона и стук колес…» – с радостью подумалось ей. Она все понимала.
– Жаль, только что мы впервые обнимаемся и то на прощанье.
От этих слов Чайка вздрогнул, словно испугался. Он порывисто наклонился и спросил:
– Ты плачешь?
– Нет.
– Хорошо. Плакать не надо, я этого не люблю. Нужно быть сосредоточенной, не подведи меня, я раньше никакого через лес одного не отпускал.
«И если никогда мы не встретимся с тобой, не встретимся с тобой;
То всё ж любить я буду тебя, милый мой, тебя, милый мой...»
Лида встала на носочки так, что еще чуть–чуть то прижалась бы губами к его губам:
– Нельзя, – Чайка отстранился и, как показалось Лиде, был ошеломлен.
Вчерашняя Лида обиделась бы, но сегодняшняя… Сегодняшнюю Лиду, стоявшую по колено в мяте, ничто на свете больше не огорчит.
«Пусть целоваться нельзя, зато мы вместе оказались в таком чудесном месте», – она чувствовала себя живее всех живых и была свободна.
«… И если никогда мы не встретимся с тобой, не встретимся с тобой…» – неустанно звал поезд.
Чайка долго стоял, боясь пошевелиться, глядя то на Лиду, то на поезд.
Старый граммофон игравший призрачную песнь Сольвейг стал громче. Лиде показалась, что кровь в жилах Чайки, застыла, если у Клобуков она бывает.
– Лида, я только теперь задумался какая ты славная и, вместе с тем, странная девочка. Я теперь тоже хочу спросить, почему ты отказалась от лекарства? Похоже, что я понимаю не все, или совсем ничего.
– Это все Тероинкогнита, – пожала плечами Лида. – Валентина Ивановна сказала, хорошим людям за границу ходить опасно. Там якобы все наоборот…
– Она ошиблась?
– Почти. Там заедает совесть. Когда я спустилась в туман, мне как будто в голову ударило. И лекарство стало не нужно. Отказаться от него стало для меня единственным возможным исходом дела.
– Не понимаю.
– Как тебе объяснить? Я изо всех сил помогала Ростиху. И вот все увенчалось успехом: его любимый дедушка спасен, свиток возвращен, чему ты очень доволен. Я даже попросила Валентину Ивановну присмотреть за Олафом, чтобы он не натворил бед. Но, как же я?
– Ну и как же ты? Я это и имею в виду.
– Я забыла про Киру! В этом тумане мне стало яснее ясного, что я позаботилась о всех. А Кира всю жизнь заботилась обо мне и у меня бы не появился лучший шанс отблагодарить ее. Поэтому я решила отдать ей лекарство. Так и Андрей, и Дима будут гораздо счастливее.