Глядя на Чайку, Лида продолжала собирать в душе обрывки памяти, как собирают в кучу осенние листья. Поезд тронулся. Один толчок второй и, наконец, вагон плавно и медленно покатился.
– Чайка, как я могу? – крикнула Лида.
Он на мгновение поймал пальцами подол ее юбки.
– Я никогда не прощу себя за то, что стало с тобой.
– Нет! Ты не виноват! Это несчастный случай. Я сама потеряла таблетки… я сама замешкалась, вот и все.
– Прощай, Лида!
– Но мы были так близки! – воскликнула она, изловчившись и схватив его за руку. Поезд немилосердно набирал скорость. Чайке пришлось шагать быстро–быстро, чтобы не отставать.
– Запомним, так будет всегда! – крикнул он.
Поезд ехал уже слишком быстро и Чайка не поспевал за Лидой даже бегом. Он разжал руку и крикнул, что было сил.
– Прощай!
Сердце Лиды простучало дробь. Чайка остался на перроне, а поезд разгонялся, продолжая гудеть песнь Сольвейг.
ЭПИЛОГ
«– Здравствуй Миша, – сказал ежик.
– Здравствуй Буль, а я думал, ты забыл про меня, – обиженно сказал медвежонок.
– Да ты понимаешь, я тут книгу очень интересную нашел и зачитался. Тут такая сказка интересная есть, про нас с тобой.»
С. Козлов.
Лида лежала оплетенная трубками. Пищали датчики. Остальные две койки в палате интенсивной терапии стояли застеленные. Олаф только–только появился по среди палаты и подошел к Лиде поздороваться, погладил девочку по голове. Он знал, что ни это прикосновение, ни какое другое действо Лиду не разбудит.
Она превратилась в живую куклу, точно вылепленную из тонкого, почти прозрачного фарфора – такая белая. Голубые тени вокруг глаз, волосы светлые, длинные зачёсаны за уши и аккуратно уложены на подушке. Олаф в очередной раз скользнул глазами по тонким венкам на висках девочки.
Потом он огляделся. Первый осенний день выдался пасмурным, поэтому переводчику пришлось привыкнуть к потемкам. В палате царил сумрак. Светилась только белая маска Ростиха, задремавшего в неудобном кресле. Уже четвертый раз друзья навещали Лиду. В предыдущий раз они приходили около двадцати дней назад. В Гардарики дела коварно и крепко закрутили товарищей.
«Дом, работа, дом… Табу… РК… отец…», – писал в письме Олафу Ростих, оправдываясь. Олаф знал, как его юный друг переживает, но утешить его не мог.
У самого же Олафа была только работа, работа, и еще раз работа. Домой он старался не возвращаться. Ночевал в Десятом отделе. Косые взгляды соседей он переносил спокойно – едва ли их совесть была чище его собственной. Однако вопросы по типу: «Как прошел отпуск? Что, отдохнул? Тюремная каша самая вкусная..?» выводили из себя. Издевки вгрызались в спину, и Олаф снова возвращался мыслями на проклятый остров, а потом и в камеру Патестатума, на допросы, на Скупку… Все это было страшно неприятно.
– Приветствую бодрствующего стража, – произнес Олаф.
Ростих, вздрогнув, проснулся и вскочил на ноги. Мальчик дрожал с ног до головы и сорвал маску с головы наотмашь, тяжело дыша. Физиономия Ростиха вызвала у Олафа недоуменный возглас:
– Что стряслось?!
– Олаф, Чайка сказал, что поезд едет по кругу!
– Что? – поперхнулся Олаф. – Когда Чайка к тебе приходил?
– Сейчас! Он мне приснился. Говорит маршрут поезда с Перевокзала кольцевой, и Лида вернется домой!
– Что? – тупо повторил Олаф.
– Ну поезд! Чайка достал билет и хотел уехать. Но он отдал билет Лиде и наказал выйти на станции «Залиния», а если она не выйдет, то будет кататься по кругу. И значит Лида приедет назад.
– Что? – вздохнул Олаф и, сообразив, что повторяет глубокомысленное «что» уже в третий раз, добавил. – Ты уверен, Клобук так и сказал? Что там за поезд такой?
Олаф еще раз посмотрел Лиде в лицо, потом на огоньки приборов, поддерживающих в девочке жизнь, и почувствовал, что слезы душат его.
– Неужели Чайка так тебе и сказал? – переспросил он сдавленно.