— Проклинаю тебя на бессилие
Мужской твой потенции.
И ждет тебя лишь насилие.
И не помогут тебе эссенции!
И только прокричала ведьма эти слова, как грянул гром. Народ в ужасе закричал и заметался, преподобный же повалился на землю, как куль с землей. А ведьма стояла и хохотала.
Она больше не боялась.
***
Несколько часов спустя в сарай втолкнули девушку. Она истерически хохотала, однако, оказавшись на полу, заплакала. Все ее тело было в кровоточащих порезах и синяках. После произнесения проклятия Гавриил попытался взять её силой, однако слова оказались брошенными не просто так: его член больше не вставал. И Лада, наблюдая за его попытками вернуть свою потенцию, громко смеялась, довольная собой. Теперь, даже если её сожгут на костре, она будет отомщена.
Вечерело. Закатное солнце проникало сквозь щели досок сарая, помогая своей узнице понять, что совсем скоро солнце окончательно исчезнет, и её поведут на смерть. Во тьме огонь горит ярче. Намного ярче, чем при свете дня.
Мысль о своем будущем вновь вызвала слезы. Руки все еще были связаны, и у женщины — теперь уже точно женщины — не было возможности развязать их. Она любила костер, даже когда бабушка, сама ведьма, говорила, что должна бояться. Но Лада только восхищалась им. И участь погибнуть именно от костра угнетала.
— Ревешь? — спросил низкий мужской голос, донесшийся из-за спины. Когда открылась дверь и впустила в сарай обладателя гласа, девушка пропустила.
— А ты хочешь утешить? — грубовато спросила ведьма, не оборачиваясь. Голос ей был не знаком, да и слышать его совершенно не хотелось.
— Ни в коем случае. Ты еще слишком… ммм… как бы это сказать, чтобы не обидеть… маленькая. Вот.
Обладатель голоса отошел от двери сарая, у которой стоял, и накинул на плечи голой знахарки малиновый плед с маленькими белыми полосками, разбивающими основной фон на большие квадраты. Лада скосила глаза на плед и поежилась, постаравшись пониже на плечи натянуть грубоватую на ощупь ткань.
— Семнадцать? И уже не девственница? Да, сурово тебя наказали. А за что? И как тебя звать?
Девушка замолчала и начала раскачиваться. На глаза вновь навернулись слезы.
— Я… я варила зелье. Целебное. Но стражники не захотели меня услышать. Избили. — Она вновь поджала губы и замолкла. Слова «изнасиловали, пустив по кругу» так и не были произнесены.
Мужчина, наконец, обошел Ладушку и присел на корточки. Она подняла не него глаза и с небольшим страхом посмотрела на незнакомца.
Лучше бы она этого не делала.
Её всегда подавляли высокие мужчины. Этот, несомненно, был очень высок, но вместе с тем невероятно тощ. Казалось, жизнь в нем едва держится. И даже сидя прямо, глаза Лады упирались ему в шею. Чтобы увидеть голубые очи, потребовалось задрать голову. Отливающие горелым сеном волосы давно не мылись и были в пыли, что вызвало у нее чувство отвращения, а короткая борода такого же цвета заставила содрогнуться, словно она дотронулась до нее раненой рукой.
— Ведьмак, — презрительно произнесла она. При всём старании бабушки, покладистость была не главным достоинством Ладушки. И даже не десятым. Да и сама бабуля не была святошей, ибо презирала ведьмаков, отбирающих у нее в колдовстве хлеб насущный.
— Маг, вообще-то, но сейчас твой ключ к свободе, — весело ответил он, обнажив в улыбке ряд белых зубов.
— А сможете?
— В любом случае попытаюсь. Но ты не сказала мне своего имени.
Женщина смутилась, отчего к ушам прилила кровь. У мужчины вновь проступила на лице улыбка.
— Лада.
— Очень приятно. Вадим Добрынич.
Вадим Добрынич, хотя ему было не больше двадцати пяти лет, внимательно посмотрел на до сих пор кровоточащую щеку, неодобрительно цокнул языком. Он впервые видел, чтобы женщину, вернее, еще девушку, избивали до такого состояния. Обе губы разбиты, на щеке порез. Она не видела своей спины, которая представляла собой мешанину синяков и порезов от боевых плетей служителей Святой Четверки. Мужчина добронулся до пореза на щеке, зажал кожу между большим и указательным пальцем.
— На море Океане, на острове Буяне, девица красным шелком шила; шить не стала, руда перестала.