Не придется мне ночевать под открытым небом.
Под открытым небом мне придется только гореть.
Нет, ну а что? Глупо предполагать, что Гавриил позволит мне умереть гуманной и легкой смертью. От смертельного снадобья, например. Три года назад меня уже приговорили к костру. Сомневаюсь, что через два дня приговор не исполнят, пусть и с опозданием на такой огромный срок.
Кошка свернулась рядом с шеей, мурлыча на ухо какие-то одной ей понятные песенки. Периодически она выпускала свои коготочки, стараясь расслабить. И хотя я знала, что глубоко их она не вонзит, но все равно как-то опасалась. Но не противилась: слишком много сил ушло на маленький подвиг в виде перемещения на солому.
Хлопнула закрываемая дверь в тюрьму, а следом раздались легкие шаги. Можно было предположить, что они женские, поскольку слишком легкие, но нет, мужские. Так ходят оборотни. Уж что-что, а это я уяснила еще со своей дружбы с Богданом.
К слову, это оказался он. Лекарь своей собственной персоной.
Начал он с очень вежливого:
— Отвратительно выглядишь.
А я… а у меня все еще не было сил на ответ.
Богдан присел и просунул руку сквозь решетку, чтобы приподнять мою голову и заглянуть в глаза.
— Голова сильно кружится? — поинтересовался он, отпуская и даря спокойствие этим жестом, поскольку она не просто кружилась — у меня еще и в глазах двоиться начало. А потому я была вынуждена их закрыть.
Вероятно, прошло некоторое время, прежде чем я ответила:
— Я даже встать не могу. В глазах все двоится, меня начинает тошнить. А еще слабость.
— Головой ударялась? — хотела кивнуть, но вовремя вспомнила о последствиях. — Ударялась, значит. У меня нет с собой лекарства, но попробуй сегодня не сильно много двигаться. Чем больше ты лежишь, тем легче перенести болезнь.
Я ухмыльнулась:
— А если Гавриилу снова потребуется меня приволочь к себе? Он снял проклятие, обманул меня. Но кто знает, как он захочет наказать меня? Что же мне тогда делать?
Богдан пожал плечами (я специально открыла глаза, чтобы посмотреть на его реакцию) и облокотился о стену, чтобы было удобнее разговаривать со мной.
— Я принес тебе некоторые вещи. Вадим попросил. Тут немного еды и новое платье взамен твоему порванному. И еще одно. Надень его на день суда, пожалуйста.
Присутствующая здесь больная (и даже наличие лекаря не помогло) приподнялась и попытала втащить в камеру небольшой свёрток. Попыталась — потому что в глазах начало двоиться. Однако Богдан помог с этим, а потому вскоре я уже вгрызалась в мягкий, не так давно испеченный пшеничный хлеб. И вот знаете, никогда бы не подумала, что он может быть таким вкусным просто так — без всего. Без мяса, без варенья, без… да без всего!
Мы молчали. Я ела, отрывая от хлеба куски прямо зубами, Богдан… богиня знает, что он делал. Не мешал — и ладно. Но эта тишина вскоре начала меня напрягать.
— Ты уже знаешь дату моего суда? — поинтересовалась я, прожевав еще один кусок.
— Еще нет, — отозвался «собеседник», — но на площади уже устанавливают столб для сжигания и заготавливают ветки. Сомневаться в исходе судебного дела не приходится.
— Да уж, все кристально чисто и понятно.
Мы вновь замолчали, однако на этот раз голода я не испытывала, а потому решила сберечь остаток хлеба на вечер и завтрашний день. Кто знает, будут ли вообще меня кормить? Честно говоря, я понимала служителей. Зачем изводить продукты, если все равно пленница умрет? Намного выгоднее поесть самому.
— Почему ты такой? — вырвалось у меня вдруг. Я не хотела этого говорить, клянусь! Оно само.
— Какой?
Я ненадолго задумалась, подбирая нужные мне слова для описания его манеры поведения. Учитывая, что раздумывать мне с некоторых пор стало значительно труднее, нет ничего удивительного в том, что я обрадовалась, когда нашла необходимые:
— Холодный. Я бы даже сказала ледяной. Все время молчишь, да и пришел, наверное, нехотя.
Богдан молчал и смотрел в окошко над моей головой. А за его спиной потух огонь факела, погружая некоторую часть тюрьмы во мрак. Окон тут было мало, очень мало, всего два на всю тюрьму с камерами, а факел постоянно забывали сменить. Хотя мне огонь больше по глазам резал, чем помогал.
— Ты никогда не задумывалась, почему семейные пары Обрберга разводятся? Да такие пары, которые всегда казались самыми счастливыми, самыми крепкими. Которые должны были жить вместе до ста лет, как в поверье о Великой Любви?