— Я понимаю, сейчас, наверное, не самое лучшее время говорить об этом, — спокойно начал он, — но нам действительно нужно кое-что обсудить, Грейс…
Дрожащей рукой Грейс поставила на стол чашку.
— Вы за этим и привезли меня сюда? — со всем возмущением, на которое была способна, спросила она. — Чтобы устроить мне допрос с пристрастием? Если вы хотя бы на минуту подумали, что, только потому что вы спасли меня от ночи в тюрьме, я из благодарности выдам вам остальных участников демонстрации, то лучше сразу же отвезите меня обратно в участок…
— Грейс, — прервал Кен ее страстную тираду, — я не собираюсь говорить с вами ни о фабрике, ни о демонстрации.
Глядя в ее глаза, затуманенные подозрением, Кен спрашивал себя, что сказала бы Грейс, узнай, что единственный человек, единственная проблема, которая его сейчас волнует, — это она сама!
— Я уже назначил встречу с представителями рабочих на завтра. И намерен обсудить с ними мои предложения, касающиеся будущего фабрики, — объяснил он.
— Да, я слышала. — Грейс вдруг почувствовала себя настолько усталой, что, даже чтобы думать, ей приходилось прилагать сверхчеловеческие усилия. — В таком случае, о чем вы хотели поговорить со мной? — с тревогой спросила она.
Видя, какой измученной выглядит его гостья, Кен обругал себя за эгоизм. Она все еще в шоке. Ей нужно отдохнуть и прийти в себя, а не отвечать на проклятые вопросы.
— Это неважно, — мягко ответил он. — Послушайте, не пойти ли вам в постель? У вас довольно бледный вид… — И Кен подошел, чтобы помочь ей встать со стула.
Грейс сообразила, что он вот-вот коснется ее, и в ней пробудилась чувство самосохранения. Она понимала, насколько сейчас беззащитна перед любым физическим контактом с ним. Она поспешно вскочила и в спешке споткнулась, что привело прямо к тому, чего дна так старалась избежать. Кен, чтобы уберечь ее от падения, схватил Грейс за руки. Приняв на себя вес ее тела, он недопустимо сократил расстояние между ними.
Прошла всего неделя с тех пор, как она увидела его впервые, — какие-то жалкие семь дней… Как это случилось, что теперь она испытывает такое влечение к нему, словно близость его тела способна утолить жажду, которую больше ничто не способно утолить?
Казалось, одно то, что она прильнула к нему, успокоило и умиротворило ее, заставило снова ощутить свою целостность, заставило почувствовать себя невероятно сильной и беспомощно слабой одновременно. Словно она нашла цель в жизни, для которой и была создана, и в то же время ненавидела себя за такую зависимость от него.
Грейс уперлась руками ему в грудь, желая освободиться. Кен подчинился молчаливому требованию и хрипловато спросил:
— С вами все в порядке?
— Да, все хорошо, — ответила Грейс, отступая назад и отворачиваясь, чтобы он не заметил голодного выражения ее глаз.
Как могло до этого дойти? Как она могла дойти до такого? Откуда взялись эти чувства? Они были абсолютно чужды ей своей силой и непреодолимостью.
Кен открыл перед ней дверь кухни. Она неверными шагами вышла в коридор.
Он проводил ее до начала лестницы. Грейс стала подниматься по ступенькам. Она не решалась оглянуться назад, боясь выдать свои чувства. . — На площадке, вторая дверь налево, — произнес ей вслед Кен. — Чистые полотенца и все остальное вы найдете в ванной. Я принесу из машины вашу сумку и оставлю за дверью.
Он говорит так бесстрастно, чтобы дать понять, что мне не нужно бояться повторения того, что случилось в его гостиничной спальне, поняла Грейс. И это, конечно, очень благородно с его стороны. Так почему же она не испытывает ни признательности, ни облегчения? Почему она, если быть откровенной, чувствует разочарование?
С трудом преодолев лестницу, Грейс добралась до верхней площадки.
Кен смотрел, какие мучения ей доставляет каждый шаг, и всей душой стремился взлететь за ней следом, заключить в заботливые объятия. Но он заставил себя отвернуться и пойти к машине, чтобы принести сумку Грейс.
Теперь Кен понимал, что смущение и отчаяние, написанные на ее лице, когда он увидел Грейс в полицейском участке, подтолкнули его к действиям, сопряженным с потенциальной опасностью.
Вернувшись с сумкой Грейс, он отнес ее наверх, поставил на пол в коридоре и, коротко постучав в закрытую дверь спальни, опрометью бросился вниз и затворился в гостиной.
Грейс стояла, глядя в окно, когда услышала стук Кена. Она заставила себя сосчитать до десяти — очень медленно — и только после этого пошла открывать дверь. Она уверяла себя, что почувствовала облегчение, а не разочарование, когда увидела, что коридор пуст.
И спальня, и ванная были обставлены так безлико, что вполне могли сойти за гостиничные. Однако воспоминания и чувства, которые пробуждала в ней мысль о гостиничном номере в связи с Кеном, вовсе нельзя было назвать безликими. Грейс поспешила направить свои мысли в более безопасное русло и занялась приготовлениями ко сну.
Теперь, оставшись наедине с собой, она понимала, что ей следовало бы думать о завтрашнем утре и о возможности предстать перед судом по обвинению Грегори Купера. Ужасающая перспектива, но не столь ужасающая, как та, что сулили ей чувства, испытываемые к Кену Эдвардсу.
Взять хотя бы замечание о том, что раньше ее вполне устраивала его постель!
Разумеется, оно заставило ее испытать смущение и даже унижение, но при этом также напомнило, как чудесно она себя чувствовала в его объятиях. А в его жизни?.. Но на самом деле она — не часть его жизни, а он — не часть ее. То, что между ними было, только' секс, а любая женщина, даже школьная учительница, знает, что сексуальный акт вызывает у мужчин не больше чувств, чем поедание плитки шоколада, — приятно, но быстро забывается.
Она забралась в постель Кена — на этот раз совершенно трезвая! От белья исходил запах чистоты и свежести, такой же анонимный и не связанный с Кеном, как и вся комната. Свернувшись клубочком посередине большой кровати, она закрыла глаза, но сон не шел.
Наверное, я слишком переутомилась, чтобы заснуть, подумала Грейс. Тревожные мысли не давали ей расслабиться. Она снова закрыла глаза и стала глубоко и медленно вдыхать и выдыхать.
Внизу столь же безрезультатно искал забвения Кен. У него была работа, которой можно было занять мысли. Однако вместо этого он обнаружил, что шагает из конца в конец гостиной, думая о Грейс, беспокоясь о Грейс — и не только потому, что теперь понимал, в какой нелегкой ситуации оказались оба из-за необходимости провести ночь под одной крышей.
Синяк на ее руке, оставленный Грегори Купером, вызывал в нем такие чувства, что он готов был оторвать подонку руки и ноги и бросить туловище на растерзание голодным шакалам. Одна мысль о том, что он прикасался к Грейс…
Кен внезапно остановился. Да что такое с ним происходит? Стоит ли спрашивать? — насмешливо одернул он себя. Я влюблен. Это любовь. Он превратился в человека, которого трудно было узнать. Человека, мыслящего и действующего нерационально, человека, движимого эмоциями, человека, который прямо сейчас… Он замер, услышав какой-то звук наверху, а затем, подбежав к двери, открыл ее как раз вовремя, чтобы снова услышать его — тонкий высокий звук женского горя.
Перепрыгивая через две ступеньки, Кен взлетел по лестнице, распахнул дверь и устремился к Грейс, лежащей посредине его кровати.
Она не спала — в темноте он видел, как блестят ее глаза. Но женщина лежала тихо и неподвижно, словно не смела ни дышать, ни шевелиться.
— Грейс, что случилось? — спросил он.
Ее словно окатило теплой волной облегчения, когда она услышала и узнала голос Кена. Ей снился сон о Грегори Купере. Кошмарный сон, исполненный безотчетного ужаса. Она проснулась от собственного приглушенного крика и, когда Кен распахнул дверь, на какое-то мгновение решила, что это Грегори. Но теперь его голос без остатка развеял ночной кошмар и приободрил ее.