Плита жаркого животного желеподобного женского жира, - эта женственно пахучая стопудовая туша, вероятно, сверзилась на меня прямо с верху... Из чернично-черного бесконечно беспечного чердака.
Слава Богу, сознание мое не подвело меня, и почти тотчас же, после оглушительного секундного осознания происшедшего, свернуло свою позитивную мыслительную деятельность, тем самым, позволив потрясенному (и психологически, разумеется) организму взять тайм-аут на оздоровительно неопределенный период...
Садистическое сравнение - побывать под дорожным катком, - попадало в моем случае в самую сердцевину его. Все мое тело: кости, мышцы, жилы, отдавленные селезенки и печенки, и даже собственные, частично опломбированные зубы, - все это сложнейшее человеческое хозяйство ныло с такой заунывной тягомотиной и неуступчивостью, что хотелось...
Прежде всего, я недобро (вернее - не бодро) обрадовался факту присутствия в этом удивительно оптимистическом земном юдолище, - болит, следовательно, я все еще существую...Я здесь? И, следовательно, есть надежда на лучшую долю, на справедливую...
Вообще, следует отметить, несмотря на всяческие маложивотворные передряги в последние месяцы-часы-мгновения, мое присутствие духа всегда притулялось где-то по-братски рядом, отчего большинство жутковатых и неудобопонятных вещей, я представлял, видел, ощущал, слышал в каком-то облегченном - шаржированном жанре черной комедии...
Черной, но все равно же комедии!
Вот и сейчас, с неторопливой основательностью ощупывая собственное тело, - не расчлененное, не распиленное на аккуратные стейки, - я благодарил Бога за Его нескончаемую милость ко мне, грешнику и...
И впервые почувствовал, что весь мой человеческий организм, оказывается, пребольно нанизан на неверно эластичный, малоустойчивый позвоночный столб-хребет, - это, когда я попытался приподняться и разведать относительно целостности нижних дурно соображающих конечностей...
То есть, с первой жалкой попытки мне не удалось добыть разведанные, и с томным бабским кряхтением я возвратил себя в первоначальное распростершееся положение.
Со второй попытки мне почти удалось коснуться кончиками полуонемевших перстов склизкого шерстистого бедренного покрова, - и вновь с дрянным жалостным стоном я отвалился навзничь на нагретую линолеумную проплешь.
Ладно, сказал я собственному поверженному отдавленному телу, - что поделаешь, терпи. Бог терпел, и нам велел... В сущности, ничего такого предосудительного со мною не сотворили. Ну проткнули слегка, ну приплюснули чуть-чуть, ну... Ведь жив вроде, все вроде на месте, чего же паниковать зря...
- Верно, Лидунь? Зачем слишком жалеть себя? И мне вот стало любопытно, а куда ее, эту милую даму-молот подевали? Меня что, ею просто стукнули, или как? Я ведь успел...Успел включить на полную мощь обонятельные рецепторы... Эта плюхнулась она, которая интеллигентная пенсионерка... Эту даму, полагаю не лишне на диету посадить. На яблоки с кефиром...
- Владимир Сергеевич. Эта дама - моя троюродная сестрица. И ваша жена. Она покончила жизнь самоубийством. И вы этому причина. Она пыталась вас подстраховать. Она нарушила основной параграф нашей локальной войны, - не вмешиваться в ход боевых действий. Пришлось ей напомнить этот важный параграф. Это она припечатала вас. Вы легко смотрю, да и слышу, отделались. Видимо ваш ангел хранитель не дремал. В отличие от вас. Что ж, вам на этот раз повезло. Вы отделались легкой необременительной контузией. В ближайшие минуты вами займутся специалисты-доктора. Лечитесь, поправляйтесь, отдыхайте. Привыкайте к нашей правильной черной жизни. Отныне вы под моим попечительством. Вы мой поданный. Я ваш - хозяин.
- ... ?!.
5. Изыскание предыдущего смысла
Подвергаться всяческим казуистическим (или иезуитским) унижениям, подвергаться безо всякого с моей стороны позитивного ответа... То есть, добровольно соглашаться на все те (и эти, и будущие, вероятно) эмпирические малоувеселительные упражнения с моим не геркулесовым организмом, - это значит прослыть нетипичным героическим персонажем из какой-нибудь греческой мифологической новеллы...
Нося всю жизнь нынешнее свое фамильное прозвище, я как-то притерпелся к всякого рода типичным малоуютным ударам и шлепкам судьбы. Впрочем, эти болезненные знаки-символы, уже давно стали частью моего обывательского существования, моего нехитрого миросозерцания, в сущности, вполне типичного, распространенного среди мужского народонаселения моей малоотзывчивой странной родины, носящей ныне прозвище: Российская федерация...
Причем, по-моему, обывательскому разумению, типичный российский обыватель - это такое яркое нетипичное героическое явление природы, вернее даже - Божьего космоса, - понять, уразуметь которое никакому западному интеллектуалу-обывателю не по силу.
И поэтому, хочешь, не хочешь, а приходиться постоянно, вопреки своей воли, примерять (а то и без примерки влезать) шкуру и доспехи непобедимых былинных сказочных персонажей.
И с горем пополам влезши, порою чувствуешь всем нежным городским тактильным своим прикровом, до чего же эти волшебные личины узки, тягомотны, омерзительно зловонны, неудобоносимы...
И разгорается в моем обидчивом холостяцком сердце мстительное желание отвергнуть все эти предусмотрительные причуды судьбы, - отвергнуть самым преднамеренным образом...
Вывернуться как-нибудь по благородному, по джентельменски, блюдя, так сказать, мужественную мину лица героического российского обывателя, - увы, не получается.
Потому что в реальных немифологических обстоятельствах все гораздо проще и страшнее, - а именно меня, все эти милые предупредительные (объективные!) обстоятельства толкают на нарушение шестой Христовой заповеди, которая гласит: не убий...
Во имя сохранения собственной тленной оболочки я обязан отбирать и рушить близкие, родственные и чужие оболочки, - во имя...
И поэтому, чтобы не преступить сие Божественное предписание, я вынужден нарушить другой христианский постулат, - я личной своей волей вынужден предать себя смерти...
Оказывается, чтобы я выжил, моей бывшей полуразлюбленной жене пришлось распрощаться с собственным, так, ею, нежно, лелеемым, дамским, существованием, которое, она умудрялась заполнять какой-то псевдоблаготворительностью и прочим бутом феминистской активности...
В сущности, кто дал мне право судить образ жизни женщины, с которой столько лет-зим делил спальное вконец опостылевшее супружеское ложе?..
С какой такой стати я возомнил, что моя единоличная персона главнее (или - ценнее, нужнее Божьему промыслу) в этом земном вполне грешном тленном недолговечном существовании?
...Мою, видимо не окончательно проснувшуюся физиономию согревало некое чрезвычайно знакомое (и знаковое!) с детства праздничное утреннее ощущение...
Я страшился разорвать еще отяжеленные сновидческими осколками веки, я не хотел вновь упереться своими истосковавшимися жадными зраками в жуткую топкую темь, - в искусственную черноту...
Однако сквозь неотжмуренные нежные кожные створки пробивался кумачовый сказочный жар, - солнечный жар детства...
Не знаю, сколько бы я еще трусил, но в носовой полости, в самой ее обонятельной глубине зародился предательский прохладительный сквозняк, - и вместо степенного невозмутимого хладнокровного отмыкание верхней части век от паникующих нижних, они напротив еще плотнее притиснулись друг к дружке, и - случился непредусмотрено пошлый сочный чих...
- Апх-чхи!!! Чхи-иа!
И этот неестественно бодряцкий шумовой эффект заставил меня отворить паникующие глаза навстречу нахраписто благожелательному солнечному круглолицему лику, расточающему лично моей счастливо недоуменной физиономии, какие-то ненастоящие - фамильярно профессиональные клоунские улыбалочки...
Я вновь находился в положении лежа. Вновь на чьем-то обширном опочивальням ложе, укрытый белоснежно-госпитальной простыней до самого подбородка, вернее сказать, - короткой колючей бородки, отпущенной по случаю... По случаю моего нынешнего местопребывания, растянувшегося на какие-то, видимо, невообразимые часы-дни-недели, - по крайней мере - не месяцы, - потому как не летаргического же забвения удостоился хмельной молодец, брошенный неким подзабытым психом-родственничком на тропу маленькой победоносной войны...