Эти исписанные, блекло лиловым утонченно чиновничьим уставом, листы были заключены в почерневший, местами, покрошенный и выеденный мышами, покоробленный давней влажностью, взятый антикварным тленом и прочими вещественными атрибутами неумолимого времени, переплет из ощутимо зернистой (схожей с солдатской пупырчатой кирзою) добротно толстенной свиной кожи.
Сочинительский фолиант размером и емкостью с доброкачественный генеалогический альбом.
Если бы не импозантная долговечная обложка, оснащенная витиеватыми зачернено бронзовыми застежками, я бы подумал, что имею дело с натуральной амбарной книгой из чудом сохранившегося семейного архива, какого-нибудь замоскворецкого русского купца-лавочника, некогда заносившего туда, с помощью грамотея приказчика всяческие сальдовые счета...
Сей старинный рукописный том, был с доверительной доверчивостью перепоручен мне моим многоуважаемым многоученым соседом, Василием Никандровичем, в знак соседской приязни (и, видимо, моей не скаредности по части эпизодических займов до лучших времен) в день моих святых именин, еще в оные счастливые времена, когда я только осваивался с долгочаянным холостяцким одиночеством, оживляя своим (разумеется, и Фараоновым, в основном клозетным) духом подзабытые и позаброшенные (впитавшие в себя чужую арендную человеческую ауру) родные стены своей однокомнатной малогабаритной секции-крепости...
Вжившись в манеру письма неизвестного давно почившего доморощенного сочинителя, вдруг обратил внимание, что мысли мои приобрели несколько утрированную многоречивость и этакую изящную двусмысленную невнятность...
Правильно премудрые глаголют, - с кем поведешься, от того и наберешься!
А я поводился с этими рукописными текстами достаточно плотно и длительно.
И увлекся я этими странными староманерными записками по одной простой причине, - что-либо подобное мистификаторское до сих пор мне не доводилось штудировать.
Хотя читатель я с матерым стажем, и помимо собственной вполне приличной библиотеки, интересуюсь и библиотечными спецфондами, - вернее, сказать, когда-то в глупой не ведающей времени студенческой юности злоупотреблял времяпрепровождением в читальных залах столичных библиотек...
Если быть последовательным и привередливым, то автора записок, скрывающегося под многозначительной фамилией, скорее напоминающей псевдоним - господин Происходящев, - вполне допустимо заподозрить в глумливой беллетристической преднамеренности...
Простодушный дореволюционный автор, дабы остаться в памяти потомков решил обзавестись собственносочиненной затейливой автобиографией, с тем, чтобы шокировать несведущую отечественную публику. А уж подготовленная публика всенепременно разнесет по всему белому свету вздорные слухи и прочие панагерические мифы об авторе презатейливого мистификаторского сочинения...
Однако же до массовой читающей публики эти в какой-то мере искренние (в те же годы, вероятно, казавшиеся дурными, подражательными, фантастическими) отечественные записки к вящему сожалению давно почившего автора так и не дошли.
Отечественным массовым читателям стало не до того, - публика ударилась в революционные перевороты... А сумевшие выжить и в последующей гражданской межусобице, нашли себе дело поважнее, чем штудирование чьих-то сумасшедших фантасмагорических откровений...
И получилось, что, по всей вероятности, я оказался одним из первых современных читателей этого частично занудноватого, а частью странно занятного (поддельного?) манускрипта.
Потому как, попытавшись выяснить, у недавнего хозяина этого рукописного раритета, откуда он сей, старинный "неподдельный" труд добыл, и проглядывал ли его сам? - неожиданно встретил в навечно умудренных глазах всегда благожелательного соседа, всего более поразившее меня: едва ли не враждебное равнодушие и пренебрежение, граничащее с подростковым, или напротив, старческим упрямством.
Даже, так сказать, партитурно ознакомиться, мой многосведущий сосед не посчитал нужным в данный для него исторический промежуток времени...
Нет, я давно догадывался, что мой премудрый сосед, совсем не из той странной породы вольных и бешенных белинских, которым чужая заслуженная слава так же сладка, как и собственная...
Но зачем же тогда добывать и держать дома столь ненужную ему вещь?
Впрочем, дядя Володя, с чего ты взял, что этот фолиант не приобретен им вкупе с кучей остальных раритетов, переплеты которых мой странный сосед, буквально реанимировал - реставрировал, для последующей перепродажи истинным ценителям - расплодившимся доморощенным коллекционерам старинных вещиц и антиквариата, всяческим скороспелым денежным тузам и чужеземным фон баронам...
Я так и не получил никаких вразумительных ответов от Василия Никандровича, по поводу появления у него сего загадочного фолианта, - если не считать одну единственную, брошенную вскользь, по прошествии недели или двух, странную реплику совершенно неуместную по обстоятельствам, - сосед наведался, во время моего законного послеслужебного дневного отсыпа, с тем, чтобы одолжить "червонец салатовый на естественный прокорм"...
Причем сама долгоречивая реплика была поучительно нудновата и как всегда приправлена благодушной предуведомительной дидактикой:
- Есть предметы, Сергеич, которые несут в себе незавершенное прошлое... И завершить, поставить точку, - на эту безделицу может уйти и вся жизнь. И ты спрашиваешь: откудова, и читал ли? Я, брат Сергеич, жить еще намерен. И намерен, учти, со всей обстоятельностью и с нужным удовольствием...А ты другого поля ягодка, - ты рагадыватель божеских тайн по рангу своему ученому. У тебя, Сергеич, призвание есть! И впредь, уважь - не лезь в душу, когда на то нет моего разрешения... И не сочти за труд: выдай скромную сумму бедному труженику. Всего-то, Сергеич, прошу червонец салатовый на естественный прокорм. О запчастях и не упоминаю...
Разумеется, будучи нескупердяйным соседом, я выдал требуемую сумму в отечественных казначейских билетах, эквивалентную десяти "салатовым" бумажкам. И даже не особенно обиделся на безуведомительный минутный визит моего странного и старинного возрастного приятеля. Тем более что с его стороны подобные некорректные вмешательства в мое отсыпательное времяпрепровождение случались чрезвычайно редко.
Я даже полагаю, что этот запанибратский визит, был естественным образом связан именно с моим оставленным без удовлетворения вопросом, относительно старинных и странных записок некоего мещанина по прозвищу Происходящев...
Видимо, моего Василия Никандровича, некоторым образом свербила таки некая тайна, связанная с приобретением этого рукописного талмуда. И, совершенно оставить меня наедине с моим неразрешенным недоумением, как-то было не в его учтивых правилах.
В общем, неразгаданное "незавершенное прошлое" сего предмета, имеющего некий мистический хвост, не давало покоя душе моего трезвого прагматического самоучки, некогда забросившего свои вузовские дипломы и занимающегося черт знает чем, а именно: проживанием жизни со всем его положительным удовольствием и обстоятельностью...
И все же, благодаря послепрезентному двусмысленному молчанию, и последующему не менее красноречивому монологу, я пришел к убеждению, что сей мистификаторский текст, был некоторым образом (так сказать, по диагонали) проштудирован моим милейшим профессиональным эпикурейцем.
Именно подобравшись до чрезмерно опасной близости к зашифрованному смыслу откровений, рассредоточенных в старинных повествовательных предложениях, Василий Никандрович, и порешил от греха подальше передоверить мне, бывшему ученому клопу, этот занятный и по своему жутковатый рукописный труд...
А передоверил, дабы самому избавиться от ответственности, - а то, что придется ответствовать, в этом гражданском подвиге мой эгоцентрический сосед не сомневался, потому, как был весьма умудрен опытом прожитых лет, помимо затверженных его пытливыми мозгами посланий мудрецов из канонических и апокрифических Книг и свитков...