- Марьин мост, - седой старик поправил ворот, - а как же, закрыли его, якобы на ремонт, но чего ж его ремонтировать он даж по моложе меня выглядит. Вот как пить дать в монастыре беда, монастырь на слезах построен да на горе.
Собеседники старика начали дружно кивать соглашаясь.
- А теперь-то даже ходу туда не будет, замуруют все или мосток разберут.
- Слыхал я, что там, мол, монахини беситься стали да убивать друг друга, вот ты видел хоть одну с прошлой зимы? – мужик в бурочей шапке хлопнул соседе по плечу и дождавшись отрицательного кивка указательным пальцем провел по усам. – Вот и я нет.
- Дык, сейчас Моленная неделя, они в кельях сидят безвылазно, - один явно был не таким суеверным, - не едят, не пьют, а только бдят денно и нощно. А тебе дурню токмо демонов да чертей подавай.
- Вспомнишь меня, когда повылезают демоны да как начнут рыскать по городу да жрать всех, а твою не верующую душу сожрут первой, - это было последней каплей тихой беседы старых знакомых, которая переросла в бурный спор.
Он так и не дослушал разговора о монастыре, да и интерес пропал, когда старики начали мать через мать вспоминать и грозно трясти худощавыми кулаками. Так и стоял смотрел за борт в сторону обгоняющей их серой тучи.
- Проклятье, - тихо прошептал себе под нос.
Грозное почти черное облако, обгони их барк, пренепременно задержит рейс на три а то и на четыре часа. Одно радует – декабрьский шторм не самое худшее, что может случиться в море, но все же испытывать судьбу не хотелось.
Он стоял около грот мачты, в плаще с собольим намокшим воротником, с капюшона уже капали маленькие противные капли. До порта осталось около ста морских миль.
- Простите господин, вы священник, - пышная дама преклонных лет, стояла возле него в теплом полушубке, - нам очень сильно нужен священник.
Сколько лет прошло с того момента когда он переступил порог монастыря и отправился в путь, он уже не помнил. Год он просидел в тюрьме какого то городка во Флавии, год пролежал в монастыре Павла после встречи с умертвием. Ах да, всю весну охотился за тремя маленькими дьяволицами, беспокоившими всю округу.
Полгода беззаботной жизни, полгода жизни в духовном умиротворении. Все оборвалось месяц тому назад когда настоятелю пришло письмо из Браннмари о некоей просьбе.
Он уже ждал эту женщину. Ждал с самого отплытия. С этим так называемым чувством он встретился ещё в монастыре, ещё будучи послушником на одной из как они называли мучилень. Отец настоятель тогда прибыл с каким-то незнакомцем явно не из этих краев. Гость был смуглый и обращался к настоятелю на чужом языке, а ещё он вселял ужас, необъяснимый ужас.
Потом старые монашки и матроны ещё долго трепались про то умерщвление детей из которых по воле создателя выжил лишь один мальчик, да и он был на грани, не приходил в себя от Седьмого дня до самого Тризенника, по считай три месяца.
Именно в тот день, когда он навечно получил клеймо выжившего мальчика и ещё два странных клейма на запястьях. Он почувствовал. Почувствовал, как смердели трупы его погибших друзей. Чувствовал этот запах всем телом. Запах потоками исходивший из тел, лежавших на полу комнаты за алтарной. И незнакомец радостно что-то говорящий наставнику. Незнакомец обрек себя на месть. Месть обиженного искалеченного ребёнка так и оставшегося стоять на коленях в центре круга из тел.
И после он чувствовал смерть везде: в каждом одеревеневшем трупике дохлой кошки, в каждом последнем вздохе старых монахов умирающих у себя в кельях, на похоронах и на обрядах упокоения, он чувствовал, ощущал, видел её. Этот корабль не был исключением.
От самого Ла-Бланша как он взошел на палубу он учуял её дыхание – дыхание смерти, слабое словно дуновение летнего лёгкого ветерка, словно прикосновение савана к холодной щеке. Это была не сама смерть, а лишь её предвестники.
Отстань, баба, совсем из ума выжила. – Мужчина в теле, от которого разило дешевым вином, по-видимому, был её мужем.
Он был явно взбешён и не впервой оттаскивал зареванную жену от людей на палубе.
Это не священник, хватит Маргари, успокойся.
Взгляд мужика, не заметившего раньше изумрудный крест, намокший под дождём, и еле различимый на плече тёмного такого же сырого плаща остановился. Дама заметила тоже и тут же положила ладони на грудь человека.