– Ну что, Рома, ты еще не дошел? – по-отечески ласково поинтересовался Турды, поправляя подушку и удобнее устраиваясь на диване.
– Форшмак козлиный! Пропало твое очко – я те отвечаю. Ар-р-р… – неожиданно прохрипел подвешенный. – Сними, я больше… больше…
– Больше не будешь фуфло гнать? – живо подхватил вор. – Так я понял?
– Больше не хочу висеть! – просипел Рома и, закатив глаза, начал тонко подвывать, судорожно потряхивая чудовищно распухшими от битья ступнями. – Снимите, суки! Мне пора гулять! Положено гулять, положено! В распорядке прогулка есть, на опросе хозяину будем жаловаться! А-а-а-а!!! Выпустите – западло с ментами в одной хате! Выпустите…
– Кажется, дошел, – удовлетворенно пробормотал Турды. Тактика допроса, избранная им, оказалась правильной.
Мытар[1] ь подвесил Рому на двух простынях по всем правилам палаческого искусства: несмотря на страшное напряжение тела, причинявшее жертве и безо всяких пыток ужасные страдания, циркуляция крови в организме не нарушалась, что являлось важным условием для продолжительного допроса. Повисев немногим более суток, Рома впал в коматозное состояние: за это время его многострадальную плоть умело рвали клещами, прижигали каленым железом, терзали крючковатыми иглами и жарили сетевым электротоком. Видавший виды уголовник первые несколько часов страшно страдал: во-первых, обидно было до слез, что так с ним обращаются свои же братья-бродяги, и самое главное – ни за что! До того обидно, что рычал как зверь и хотел всех погрызть – в связи с этим свита «вора» для усмирения сильно отлупила собрата по ремеслу. Во-вторых, мытарь «вора» по кличке Малой – маленький шустропиздый мужичок с умненькими глазками на смуглом рябоватом лице – свое дело знал в совершенстве и сноровисто, шаг за шагом, по капельке, выжал из тела жертвы всю боль, на какую оно оказалось способно.
Правильно его повесили на дверь – ребята опытные, понимают, что к чему. Внизу Малой расстелил большой кусок целлофана, края загнул коробочкой, зажигалкой проплавил и приклеил – Рома сначала не понял, для чего это. Такими штуками в Белогорске не баловались, если кого и допрашивали с пристрастием, то по-простому, по-домашнему: били повсеместно, пока не сознавался, на худой конец, маленько рвали не те зубы вместе с деснами дантистскими приспособлениями (покойный мытарь Штырь горазд был на такого рода дела) или тривиально пихали паяльник в задницу. Бывало так, что допрашиваемые от сильной боли писались и опорожняли кишечник – так для этого штаны есть, целлофан-то зачем?
Целлофан Малой не зря положил – в этом Рома убедился спустя несколько часов. За это время его сильное сытое тело, невыносимо страдая от дикой боли, отдало как минимум с десяток литров жидкости: кровью, едким потом, вязкой слюной, мочой и экскрементами. Умненький мытарь Малой – видать, не один десяток людишек на двери заморил, исчадие ада – каждые полчаса подносил к губам жертвы полную кружку с водой, приговаривая:
– Пей, касатик, пей, – тебе еще долго висеть…
Попоит, брызнет остатками воды в лицо, и опять тупыми клещами за оголенную мышцу – цап! Дико кричал Рома, заходясь от боли и бессильной ярости, переполнявшей душу. Ссученных всегда люто презирал, но в этот раз горячо молил своего воровского бога, чтобы кто-нибудь услышал снаружи его вопли, вызвал ментов и те прекратили бы это целенаправленное надругательство над плотью. Напрасные надежды: трехкомнатный люкс как раз и оборудовали для «новорусских» любителей оторваться на полную катушку. На полу – ковры с высоким ворсом, потолок и стены отделаны стилизованным под дерево звукоизолирующим материалом, двойная дверь с тамбуром, окна опять же с такой шумовой изоляцией, что закрой его – и грохот танка на улице не услышишь. Бывало, в таких номерах всю ночь напролет гудела разухабистая компания, песняка давили хором, отплясывали голяком на столе, девки визжали, как резаные, – а соседи по коридору спокойно спали, и не подозревая, что рядом кто-то этак бурно развлекается. Так что, кричи не кричи – один черт, никто и не почешется…
Турды и трое его подручных на зловоние, издаваемое Ромой, внимания не обращали – люди бывалые, привыкшие ко всему. Сидели в одной комнате, «работали», выбивая из жертвы правду, тут же ели, отдыхали, смотрели телевизор и забивали «косяка». Вот только что баб не таскали в номер: бабы – лишние свидетели.
Но всему есть предел. Терзаемая плоть перестала должным образом реагировать на механическое воздействие – привыкла плоть, притерпелась. Наступил такой момент, когда психика жертвы достигла порога полной истощенности, жертва больше на боль внимания не обращала, а впала в меланхоличную галлюцинаторную истерику: висела себе потихоньку, с головой утонув в океане страданий, несла полную околесицу и никак не реагировала на окружающий мир. Момент этот как раз и пришелся на утро вторых суток с начала экзекуции.
– Ну-ка, попробуй, – Турды кивнул мытарю и ткнул пальцем в сторону висящего.
Малой взял со стола щипцы, приблизился к жертве. Зацепил торчавший из рваной раны на передней поверхности бедра измочаленный фрагмент обескровленной мышцы, потянул. Рома вяло дернулся, вскинул голову и, глядя перед собой пустыми глазами, неожиданно продекламировал речитативом:
– А про волыну, че тебе я подарил, мне рассказали люди на командировке. Ее таскать теперь накладно и неловко, ведь той волыной кто-то Коша завалил…
– Ништяк, – Турды подмигнул мытарю и распорядился: – Снимайте. Тащите в ванную, мойте, дыры обработайте. Но сначала уберите из-под него эту парашу и распакуйте окна – пусть проветрится.
Подручные принялись за работу. Турды поудобнее растянулся на диване, потянул из пачки готовый слабенький «косяк», задымил и принялся размышлять.
Размышления были нерадостными. Белогорск – определенная «сходом» вотчина для Турды – встретил его крайне неприветливо. Куда ни сунь, везде афронт, что вполне закономерно, когда устоявшаяся система взаимоотношений вынуждена принимать в свои ряды насильственно навязанного ей чужака. Предшественнику его – Кошу – было не в пример легче. Он родился и вырос в Белогорске, здесь учился в школе, впервые сел на «малолетку», здесь получил второй срок – уже на «взросляк», – здесь же «трудился» всю оставшуюся жизнь и заработал непререкаемый авторитет матерого вора. Белогорская «община», возглавляемая Кошем, являлась своего рода уникумом среди других подобных образований России. Во-первых, вся местная блатота была образована в довольно жесткую структуру по примеру современных бандитских ОП[2] Г, беспрекословно подчинялась «папе» и, имея в своем составе много активных «бойцов», составляла таким образом серьезную конкуренцию не только областным бандитам, но и любому другому криминальному сообществу даже в более крупных городах Федерации. Во-вторых, покойный ныне Кош являлся полноправным членом некоего сообщества, именуемого в обиходе наблюдательными гражданами Белогорска не иначе как Первый Альянс. В сообщество сие входили два самых богатых и влиятельных человека области – банкир и газонефтепереработчик, а также лицо, напрямую связанное с эшелоном верхней власти, – хозяин объединенного ЧОП «Белогорпроект», он же единственный и горячо любимый сын губернатора (и тоже ныне покойный, увы). Хороша компания? Вор, два миллионера и тотальная «крыша» – губернаторский сынок, у которого, ко всему прочему, под рукой постоянно имеются обученные вооруженные люди, зарегистрированные по всем правилам разрешительной системы. Представляете, какое положение в обществе занимал этот так называемый Первый Альянс?