Девушка на сцене уже скинула с себя все, кроме трусиков, и ушла. Ее место заняла другая. Блюз сменился регги.
— Водка с мартини. Не размешивали. — Мужчина сел за столик и поставил перед Чубаристовым стакан. — Рад приветствовать вас в «Вавилоне».
Чубаристов узнал его. Сразу. С первого взгляда. Хоть и десять лет прошло. Вот что значит фотографическая память.
— Ну здравствуй, Женя.
Евгений Виноградский. В восемьдесят пятом году проходил по делу цеховиков. Светило десять лет с конфискацией. Но удалось вовремя сунуть взятку кому-то наверху и отвертеться. Отделался только свидетельскими показаниями. И тут же упылил в Израиль.
— Сколько лет, сколько зим, — прищурил глаза Чубаристов.
— У нас тут только лето. — Женя развел руками. — Я снег последний раз три года назад видел, в Швейцарии. А ты как?
Немного покоробило это «ты», но ничего не поделаешь.
— Нормально. — Чубаристов улыбнулся и отпил. — Работаю помаленьку.
— Небось уже самый крутой? — Женя хитро прищурился.
— Да, самый. Теперь бы ты от меня не ушел.
— Теперь и статьи такой нет. — Виноградский захихикал. — Теперь мне и вернуться можно. Теперь у вас там деньги по воздуху летают.
— Так чего ж не возвращаешься?
— А мне ни к чему. Я для себя уже наворовал. И потом, жена, сын скоро в школу пойдет, да и поспокойней тут как-то. Здесь таких, как я, уважают.
Вторая девица тоже, оставшись в одних трусиках, упорхнула со сцены.
— Теперь у нас таких тоже уважают.
— Нет. — Виноградский вздохнул. — В России богатых всегда ненавидели. Всегда завидовали и всегда ненавидели. А здесь богатых любят, потому что на них страна держится. У вас страна на власти держится, а у нас на богатых. Вот в чем вся разница.
— Слушай, Женя, а почему они у тебя трусиков не снимают? — спросил вдруг Чубаристов. — Ты им что, платишь мало?
— Наоборот. Мало плачу потому, что не снимают. Если бы снимали, это был бы стриптиз. Мне пришлось бы повесить вывеску на улице, платить больше налогов и все такое прочее.
— А сейчас что, не стриптиз?
— Нет. — Виноградский улыбнулся. — Так это просто эротический танец, ничего больше.
— Небось и кокаинчиком приторговываешь? — Чубаристов подмигнул.
— Нет, что ты. Я законопослушный гражданин. Только марихуаной. Слушай! — Он вдруг стал оглядываться по сторонам в поисках официанта. — Давай пойдем ко мне в кабинет, а? Посидим, поболтаем, я тебя угощу чем Бог послал. Не часто тут знакомого человека встретишь.
— Не могу. — Чубаристов посмотрел на часы. — У меня с фэбээровцами встреча через час. Завтра уже улетать, а они все тянут. Уже который раз встречаемся и все только одни базары.
— Тогда приходи вечерком, а? — Хозяин заведения встал. — Я тут до двух ночи. Давай свой чек.
— Да ладно. — Чубаристов полез за деньгами.
— Давай-давай. Ты мой гость, правильно?
Схватив чек, мужчина ушел. Чубаристов посидел еще немного, потом встал и направился к выходу.
Продавщица в кассе долго искала мелочь, потом высыпала на блюдце груду монет. Чубаристов сгреб их и сунул в карман. На улице нашел ближайший таксофон и заперся в кабинке. Номер набрал по памяти.
С Москвой долго не соединяли. Наконец послышались длинные гудки, а через несколько секунд сняли трубку.
— Алло. Это Чубаристов… Да-да. Именно отсюда. У меня пока все нормально… Сейчас встречаюсь с ФБР… Да… Нет, пока не говорил. Сегодня скажу. Завтра вечером я в Москве. Сразу позвоню… Всего.
Телефонные переговоры пришлось отложить, потому что надо было кормить проснувшихся детей.
Ленка, осознавая значительность происшедших с ней перемен, враз обрела некую вальяжность и сонное кокетство. Стала вдруг растягивать по-пэтэушному слова, дойдя в этой манерности до пародийных пределов.
Но Вите это, видно, нравилось. Он смотрел на Ленку восхищенными глазами, не забывая при этом набивать рот всем, что лежало на тарелке.
— Вот смотри, как хорошо мальчик ест, — ставила его в пример Ленке Клавдия. — Учись.
Макс ел быстро, но неторопливо. При этом он ухитрялся одним глазом косить в какой-то компьютерный журнал на английском языке. Что уж он там понимал, для Клавдия оставалось загадкой. Сплошные диаграммы, цифры, значки и прочие иероглифы. Но, видать, Макс что-то все же понимал, потому что иногда даже хихикал над этими цифрами и восхищенно восклицал:
— Надо же!
Клавдия все никак не могла начать разговора. А ей было необходимо как-то оправдаться перед детьми за то, что в их доме появился пусть симпатичный, пусть обаятельный, милый, чудный, но совершенно чужой малыш.