Пит сжимает челюсть. Это была плохая идея, с самого начала плохая. Но Эффи так оживилась, когда они согласились вдвоем прийти на вечеринку, что стала казаться абсолютно безумной, но абсолютно узнаваемой. От переизбытка энергии ей даже пришло в голову потащить Джоанну по магазинам, и Мейсон отбивалась первые полчаса от этого предложения, едва ли не хватаясь за нож.
- Она – не Цинна. Она превратит меня в себе подобного павлина, а меня, признаться, вполне устаивает вид дерева!
Эффи пусть и не была Цинной, но одеть Джоанну сумела, не пострадав ни телом, ни душой. И получилось у нее, нужно сказать, великолепно. Пит бы, конечно, выбрал туфли на более низком каблуке, но признавал, что именно эти туфли подходят идеально к этому платью, и любовался Мейсон, стоя на безопасном расстоянии. Потом Мейсон его, конечно, обнаружила, и заставила с собой выпить, потанцевать, выйти на балкон, потанцевать, поговорить с парой-тройкой чудовищ, обладающих человеческими лицами, опять выпить, опять потанцевать… Должно быть, она немного скучала по подобному времяпрепровождению, опять же, бесплатная выпивка поднимала ее настроение почти так же, как плотоядные взгляды, которые то и дело бросали на нее все эти мужчины, а иной раз и женщины. Позже она призналась, что наслаждалась этими взглядами, потому что впервые была уверена, что находится в безопасности.
- Раньше это был замаскированный аукцион. Тот из них, кто предлагал за нас большую цену, тот и обладал нами. Ночь, две, три. Этот ад мог пролетать очень быстро, а мог длиться целую вечность. Те из нас, кого природа наградила красотой (а молодостью победитель Голодных Игр обладал по умолчанию), становились ходовым товаром. Впрочем, некоторые извращенцы не брезговали и обывателями. Иногда я жалею, что тогда не увлекалась морфлингом, да и алкоголь почти не помогал мне сбежать от кошмаров после Арены, которые не закончились после того, как меня назвали победителем, - она усмехается, упирается руками в низкое ограждение балкончика, куда вытащила Пита, чтобы подышать.
Здесь совсем не тихо. Уличные шумы, голоса, доносящиеся из освещенной залы, тени, которые причудливо ломаются на окнах и дверных косяках. Здесь холодно, дует ветер, и Джоанна кутается в пиджак Пита, который, собственно, сама же с него и сняла, выйдя сюда. Она еще не пьяна, но очень, очень зла. Водоворот прошлого заставляет ее широко распахивать глаза и сжимать челюсти. Кричи, не кричи, все равно все будет так, как решили эти чудовища, ты будешь подчиняться им и танцевать под их музыку, ты будешь похотливой и покладистой, такой, какой они хотят видеть тебя.
Быть может, Джоанна бежала от этого ощущения всю свою жизнь, но невозможно убежать от того, что уже внутри тебя, от того, что пустило в тебе свои мерзкие корни, что уже успело стать частью тебя, поглотить тебя целиком или же частично.
- Финник тоже через это прошел, и ему, должно быть, было еще тяжелее. Каждый раз ему приходилось купаться в грязи, а потом возвращаться к своей святой Энни, и думать о том, что однажды, кто-нибудь из этих тварей захочет обладать ею. О, этого он не смог бы пережить, поэтому он окунался в грязь все глубже и глубже, испытывая на себе одном все то, что должны были испытать двое победителей, - Джоанна щурится. – Почему ты молчишь?
Капитолий запомнился Питу именно таким, каким он видит его сейчас – никогда не засыпающий город, весь усыпанный яркими огнями, объятый безудержным, нечеловеческим весельем. Город, в котором люди сходят с ума от праздности и скуки. Он смотрит на привычные глазу дома, но замечает те здания, что пострадали от бомбежек, те части города, которые все еще не освещены. Он знает теперь совершенно точно, что сам город почти не изменился, но сильно изменил его. Этот город, и люди, живущие в нем, превратили его в чудовище.
- Я думаю о том, что революция была не самым плохим событием в моей жизни.
Он пытается шутить. Джоанна пытается смеяться. Рваные раны на их душах продолжают кровоточить.
- А что ты будешь делать теперь, Пит? – внезапно спрашивает Джоанна, и подходит ближе. Высокая, в обтягивающем платье, она выглядит одновременно и обольстительной и испуганной. Пит думает, что это такой отвлекающий маневр. Сейчас она достанет нож и его жизнь не будет стоить ни гроша.
- Теперь? – переспрашивает он вяло.
- Теперь, когда ты знаешь, что Голодные Игры не закончились?
Она смотрит в комнату, заполненную людьми и разговорами ни о чем. Плутарх Хевенсби так и не появился, Эффи безупречно умудряется развлекать гостей, отвлекая их от отсутствия хозяина. Выглядит она по-прежнему нелепо, слишком много косметики, слишком много ярких цветов, слишком много лишнего. И как ей удается казаться той, прежней Эффи, после всего, что с ней произошло? И почему Пит не может задать ей единственный вопрос, который хочет задать? Ему часто предоставляется такая возможность, но глаза этой яркой женщины пусты и безжизненны, он не выдерживает и переводит тему на что-то отстраненное.
- Ты веришь ей? – спрашивает Джоанна, разглядывая Эффи, как картинку. Она не может уважать Эффи, но не чувствует к ней ничего, похожего на ненависть. – Она работает на Плутарха. Она может помогать нам, но может и действовать по указке Плутарха. Может, он задумал новое шоу – сводить нас с ума намеками на заговор? Это было бы вполне в его стиле. Особенно, если бы нас сейчас снимали камеры и транслировали наш разговор в прямом эфире на главной площади страны.
Она замолкает. Вдвоем они ищут глазами камеры, но быстро бросают это занятие – в конце концов, если министр связи хочет заснять вас, он вас заснимет.
- Или мы с тобой два параноика, которые говорят о заговорах, находясь в логове своего врага.
Мейсон подмигивает, и вдруг предлагает убежать. Пит соглашается, с заминкой, но соглашается. С выражением бесконечного ужаса смотрит, как его сумасшедшая спутница укорачивает свое длинное платье, не используя никаких подручных инструментов, и спускается вниз по водосточной трубе. Пит думает о том, что здесь должно быть силовое поле, но следует за Джоанной, хотя побаивается высоты и своей неуклюжести – в конце концов, часть его собственной ноги заменила функциональная, но железка. Которая, впрочем, и в этот раз его не подводит, хотя какое-то время Мейсон морщится от противного скрежета, а потом вдвоем они долго стоят на балконе нижнего этажа, не дыша и ожидают погони.
Но никакой погони нет.
Этаж под квартирой Плутарха никем не заселен, что выглядит очень подозрительно, беглецы минуют его очень быстро и находят лестницу, решив не испытывать судьбу и спускаться на лифте. Все это очень напоминает простое приключение, и когда Джоанна, окрыленная адреналином, переполненная ощущением свободы, вдруг решает окончательно надрать задницу своей старой фобии и лезет в фонтан, Пит не останавливает ее. Она старше. Она легкомысленнее. Она сломана гораздо раньше его, она прошла больше кругов ада, чем он, но она еще может позволить себе оставаться самой собой. В них двоих все еще тлеет жалкий огонек надежды.
Они возвращаются в свою квартиру, но не собираются ложиться спать. Джоанна включает музыку, и танцует под нее, раздеваясь, не для Пита, а просто для самой себя, будто Пита нет рядом вовсе. Теперь видно, что она пьяна и счастлива. Пьяна счастьем. Счастлива, потому что пьяна. Пит наблюдает за ней какое-то время, а потом уходит в свою импровизированную студию, и рисует. Краски ложатся на холст ровно, почти самостоятельно, и Джоанна получается очень живой: обольстительно прекрасной, испуганной, искушающей, с ядовитой улыбкой и невинным взглядом, такая трепетно-забавная, такая, какой бы он хотел ее сохранить.
Она совсем не похожа на Китнисс Эвердин.
- На Китнисс Эвердин никто не должен быть похож, - спокойно соглашается с ним Президент Сноу, рассматривая получившийся портрет из-за спины художника. – Китнисс Эвердин должна быть единственной в своем роде. В ином случае, этот мир сгорит дотла.