Что-то в ее голосе кажется странным, и Питу приходится сделать усилие, чтобы сфокусировать свой взгляд на ней. Он не слышал ее вопрос, так же, как не слышал весь бесполезный треп, так сильно развлекающий этих двух пьяниц. Поэтому сначала он просто кивает, надеясь, что от него отстанут. Так и случается, хотя те взгляды, которые с настороженностью кидают на него оба заядлых спорщика, переставших резко спорить, немного раздражают. Пожалуй, эти двое, какими бы сумасшедшими и надоедливыми они не были, неплохо знают его самого. Знают, что мыслями он не здесь, хотя в этом они ошибаются.
Пит здесь, в этой маленькой комнате, но он не может не думать о маленькой светловолосой девочке с таким неприятным презрительным взглядом. И он не может отделаться от мертвого Президента, который поправляет в петлице белую розу, улыбается, и повторяет раз за разом одно и то же.
- В жизни каждого человека, Пит, однажды наступает момент, когда он жертвует собой ради тех, кого любит. Я пожертвовал собою ради своей единственной внучки. Ты должен понять меня, я спасал свою семью. Ты бы обязательно понял меня, потому что ты пожертвовал собою, спасая Китнисс Эвердин. Ты бы понял меня, если бы помнил, почему спасал Китнисс Эвердин. Но благодаря мне ты не помнишь этого. И я не стану перед тобой извиняться. Потому что ради спасения своей семьи я пожертвовал и тобой тоже.
Пит отвлекается на Джоанну с трудом, и пытается собраться с мыслями, чтобы понять, что она вообще от него хочет. У нее очень странный взгляд. Она берет его за руку и тащит в постель, целует в висок и с улыбкой, вовсе ей не свойственной, говорит, что всех их завтра ожидает важный-преважный день. Затем, подумав, добавляет следующее:
- Я положу на лопатки этого старого алкоголика, - и все будто бы становится прежним.
…
Но важный-преважный день начинается вовсе не с дуэли, которая обязана разрешить вопросы, возникшие на почве непонимания между двумя пьяными победителями прошлых Игр. Важный-преважный день начинается с безупречно одетой Эффи, которая бегает по комнатам, собирая своих чемпионов или поторапливая их собраться, и раздражает их своим звонким голосом, и своей кричащей одежной, и вульгарной прической, к которой, пожалуй, невозможно привыкнуть. В результате ее стараний чемпионы принимают пусть и потрепанный, но вполне сносный вид. Этого вполне сносного вида должно хватить для посещения больничной палаты, в которой Китнисс Эвердин лежит наподобие овоща, вся опутанная проводами, подсоединенная к включенным и постоянно пищащим приборам.
Джоанна, всю дорогу возмущающаяся своим присутствием в этой машине, заходит в палату к Китнисс первой и останавливается у спинки кровати. Морщит свой лоб, вздрагивает при виде иголок, изобилие которых заставляет думать о сходстве бывшей Огненной девушки с ежом. Мертвым ежом, если уж обрисовывать ситуацию максимально приближенно к реальности.
- Она сильно похудела. Она очень бледная. Она… как неживая, - замечает вполголоса и оглядывает своих спутников. Неприятное ощущение впервые поселяется в ней. Они приходят сюда, как на экскурсию, на эксклюзивную выставку, или как на кладбище, но в их руках даже нет цветов.
Хеймитч останавливается у изголовья. Выглядит он чертовски нелепо, на взгляд той же Джоанны, но она не решается заговорить. Он неловко, трясущейся рукой, едва ли не задевая провода, поправляет волосы лежащей неподвижно Китнисс. Глаза у него красные, и вряд ли это связано с бессонной ночью или нездоровым образом жизни. Бывший ментор смотрит на свою бывшую подопечную, как на святыню, с восторгом и стыдом. Чувство вины вновь укрепляется в нем, и беззвучные молитвы тому, кто давно не совершает никаких чудес, он проговаривает мысленно, раз за разом, веря и ненавидя всемогущее провидение за бездействие.
Пит останавливается возле двери.
Он не рисовал Китнисс Эвердин такой жалкой. Эти провода – все равно, что паутина, опутавшая ее, привязавшая ее намертво к земле. Она слишком бледная, почти восковая, и сложно поверить в то, что она все еще жива. Пита больше интересуют приборы, горящие тысячей лампочек, капельницы с бесцветными жидкостями, чем сама Китнисс Эвердин. Он заставляет себя всматриваться в ее лицо, изучать, как в первый раз, ее бесцветные губы, изгиб ее шеи, ее худую, неподвижную руку. Ее ногти выкрашены в черный цвет, и Пит почти равнодушно думает, что ее единственной оставшейся в живых команде стилистов позволено приходить сюда, приводить ее в состояние, в котором можно сниматься в роликах. Они всегда использовали ее, как трибута, как победительницу Голодных Игр, как Сойку-пересмешницу. Использовали ее кожу, делая ее идеальной для тех, кто будет смотреть на нее, как на идеал для подражания. Для них она – всего лишь оболочка, обертка, которая должна быть всегда готова для того, чтобы ее демонстрировать.
Никому неинтересно, что у нее внутри.
Поэтому она здесь, лежит без сознания, без искры. Поэтому теперь она сгоревшая дотла девушка, годная лишь на то, чтобы быть полуживым мемориалом памяти всех потерь и всех достижений. Пит не подходит ближе, наблюдая за Джоанной, за Хеймитчем, наблюдая за Китнисс, но желая принимать участия во всем это фарсе. Пит подходит к черной стене, за которой находятся невидимые для него люди. Наверное, там же находится сейчас и медлительный доктор Аврелий, и Пит смотрит в центр черной стены, обращаясь к тому, кого не видит.
- Я хочу побыть с ней наедине.
Хеймитч оборачивается слишком быстро.
- Нет! – заявляет громко той же стене, и смотрит на свое искаженное отражение, и пугается собственной ненависти к человеку, которого когда-то считал лучшим представителем всех живущих ныне. – Вы не можете позволить ему, капитолийскому переродку, остаться здесь, с ней! Она ведь беззащитна!
Его крики не возымеют никакого действия. Пит бросает единственный взгляд на Джоанну, та отвечает пожатием плеча.
- Я не сделаю ей ничего плохого, - говорит Пит со всей убедительностью, на которую способен. – Верь мне.
- Почему это я должен тебе верить? – со знакомой улыбкой спрашивает Эбернети. – Я даже не уверен в том, с кем из вас двоих я разговариваю.
- У меня нет раздвоения личности, - Пит качает головой. Мертвый Президент, стоящий за спиной Хеймитча повторяет этот жест и корчит какую-то забавную рожицу, надувая свои полные губы. Пит считает до двух, и вновь переводит взгляд на бывшего ментора. – Ты сам мне так говорил.
- Я повторял слова того идиота, который для всей страны убил Китнисс Эвердин, - злой плевок в сторону черной стены. – Он мог ошибиться в тебе. В тебе ведь и прежде все ошибались.
- Пойдем, Эбернети, - подает голос Джоанна. – В этом споре я поставлю на него. В вопросах, связанных с Китнисс Эвердин, он становится упрямым, как осел, и не важно, любит он ее или ненавидит.
Хеймитч не двигается с места.
- Обещай мне, переродок ты или Пит Мелларк, - говорит через силу. Но не уточняет, что именно ему должны общаться – ответ лежит на самой поверхности.
Обещание дается Питу легко, но не уменьшает тревогу Хеймитча за свою подопечную. Впрочем, Пит и сам не до конца уверен, зачем ему нужно оставаться наедине с неподвижным телом той, с которой у него было общее прошлое, но с которой его ничего не связывает в настоящем. Конечно, было бы правильным убить ее – в конце концов, сама она желала лишь смерти как избавления. Пит думает, что вокруг ее постели сейчас водят хоровод призраки, и Президент Сноу не самый нежданный из ее гостей. Но Пита останавливает что-то, что-то совершенно неправильное, что происходило здесь с давнего времени, что продолжает происходить сейчас. Зачем понадобилось Плутарху силой приводить его, Пита, сюда? Еще перед лечением Пит не бросался на Китнисс Эвердин с криками «умри», а вел себя вполне адекватно. Даже спас ее от нескольких попыток самоубийства. Так что же ждет министр от сегодняшнего посещения? Пит не знает. Пит облокачивается на черную стену, подозревая, что в палате сейчас огромное количество камер снимают его со всех возможных ракурсов. Пит мучительно размышляет обо всех нестыковках, которые может только подозревать, и сравнивает Прим с внучкой Сноу, внучку Сноу – с самой Китнисс, и не двигается с места в течение длительного периода времени, и так сильно погружается в свои размышления, что не сразу замечает кардинальных изменений.