следовать за мной в помещение временного вокзала! — Можно, я вам помогу? — Нора берет у идущей рядом старушки тяжелую корзину. Старушка поспешно цепляется за ее платье. Солдаты приводят их в пустой барак. Голые дощатые стены. Грязный пол. И ни одной скамьи. Только черное сукно затемнения на окнах и две лампочки под потолком. — Располагайтесь! — весело предлагает первый солдат. — Спокойной ночи. Все стоят. Будто ждут еще чего-то… Наконец старичок смущенно присаживается на свой деревянный чемодан с амбарным замком. Другие тоже начинают устраиваться. Кто на своих вещах, кто на полу. Даже растягиваются, подложив что-нибудь под голову. Норе подкладывать нечего. Она надевает пальто и сворачивается калачиком. Закрывает глаза. Чтобы не чувствовать, где она, представить себе дом… О доме Нора думала всю дорогу. И о маме. Может, она уже там? И папа, и бабушка… Они укладываются спать. Мама гасит ночничок. Сколько раз она представляла себе это. Они укладываются спать. Мама гасит ночничок… А сегодня это видение не приходит… Спальня пустая. И на кухне никого нет. И в кабинете… Нора еще крепче зажмуривается. Она должна, обязательно должна их увидеть. Маму, папу! Они в столовой, ужинают. Мама разливает чай. Подает папе варенье. Это было. Тогда. А теперь?.. Нора быстро садится. С открытыми глазами лучше. Она видит, что уже здесь. Вернулась! Наконец их выпускают в яркое солнечное утро. Нора спешит. Обгоняет тех, с кем ехала в теплушке, лежала ночью в бараке. Она торопится домой! Сколько развалин… А раньше это были красивые дома — с витринами магазинов, балконами… Но, может, так только здесь, потому что рядом вокзал и метили в него? А там, дальше, не будет?.. Нора сворачивает за угол. То же самое… Между уцелевшими домами стоят безоконные- словно каменные слепцы с пустыми глазницами. Неужели и на их улице такое?! Нора бежит. Сейчас она увидит! Сейчас! Останавливается. Может, это… не их улица? Она… По левой стороне дома остались. Аптека. И та же чаша со змеей на вывеске. Парикмахерская. Даже та самая картинка в окне — красивый напомаженный мужчина улыбается прохожим… Когда-то Нора думала, что ночью это, наверно, выглядит очень странно — на улице никого нет, а он все равно улыбается. В темноту. И теперь он так же радостно смотрит на эти груды развалин напротив. Даже не узнать, где стоял их дом. Одни горы битого кирпича и гнутого железа. Вдоль всей улицы, до самого поворота. Но она найдет! Хотя бы место. Раньше эта парикмахерская была наискосок от окна ее комнаты. Нора поворачивается лицом к парикмахерской, отходит немного вправо. Еще. Кажется, здесь. Конечно! Эти две трещины на тротуаре были как раз перед подъездом. Нора их прозвала реками. Потому что большая, петляющая похожа на Немунас, а вторая, "впадающая" в нее, — на Нерис. Они не изменились… Нора быстро поворачивается — а вдруг и подъезд тут? Нет… Она всматривается в эти обломки рассыпавшихся стен. Может, найдет хоть что-нибудь знакомое… Увидела! Этот кусок — из ее комнаты. Те же синие цветочки. Только на стенах их было очень много. Однажды, когда болела, Нора пыталась сосчитать. Но все сбивалась — начинало рябить в глазах, будто цветочки прыгают туда-сюда. Теперь их всего восемь… И больше ничего знакомого. Обломки, железо. Наверно, под ними… Нора силится представить, что там. Но не может. Она забыла! Совсем забыла, как выглядели их комнаты… Она закрывает глаза. Чтобы вспомнить. Ведь все время- и в деревне, и по дороге, даже ночью, в этом вокзальном бараке помнила. Почти видела. А теперь… И с закрытыми глазами видит только эти развалины. Разжимает веки. Опять они… Дома нет… "А школа?" Ей почудилось, что кто-то спросил это вслух. Но никого нет. Люди только на той, уцелевшей стороне. На этой, неживой — она одна. И все равно Нора повернула к школе. Привычной своей дорогой. Но не мимо булочной, откуда бабушка по утрам приносила хрустящие "кайзерки". И не мимо мехового магазина с выставленными в витрине манекенами в дорогих шубах, а мимо одинаково серых развалин. Солнце отыскивает в них осколки стекла и заставляет сверкать. Наверно, чтобы здесь не было так мертво… А люди? Где люди, которые здесь жили? Неужели под этими развалинами? Стролисы под земляным холмом, здешние люди — под каменными буграми. А дедок говорил — не надо думать о смерти. Каштаны! Это уже школьный переулок. А там, в конце — школа! Но… никто туда не идет. Не обгоняет, размахивая портфелем. Она одна… Окна школы закрыты. И дверь заперта. Может, кто-нибудь есть во дворе? Нора быстро огибает угол. Тоже пусто. Только у стены много сломанных парт. На спортплощадке одиноко свисают с ободков баскетбольные сетки. Никого нет. Нора медленно поворачивает назад. Очень странно так идти — никуда и ни за чем… Даже теперь, когда она уже лежит, Норе кажется, что все еще ходит. Бредет с пальто в руках по городу. С одной улицы на другую. Целый долгий день. Сперва не думала, куда идет. Просто переставляла ноги. Одни улицы выглядели почти как раньше, другие казались совсем непохожими, будто чужими. Внезапно Нора остановилась. Она пришла к Юдите! И дом остался таким же, как был! Знакомый, прежний. Но что-то и здесь изменилось. Окна целы. И двери есть. Подворотня та же… Нет вывески! Белой с черными буквами вывески Юдитиного отца: "ЗУБНОЙ ВРАЧ…ПРИНИМАЕТ с… до…" Остался только светлый, будто вылинявший квадратик. И четыре дырочки от шурупов. Уже затянутые паутинкой. Нора вошла во двор. Там, в углу, их подъезд. Но приблизиться не решалась. Вывески ведь нет… Она спохватилась, что стоит возле небольшой коричневой двери с табличкой: "ДВОРНИК". Дядя Ян! Быстро нажала на звонок. Дядя Ян ее не узнал. — Я подруга Юдиты, Нора Маркельските. — Господи! — Тетя Янова отпускает дверь, чтобы перекреститься, и та медленно уплывает к стене, раскрываясь. Нора входит. — Юдита дома? — Нора сама еле слышит свой голос. Они переглядываются. И ей хочется повернуться, выбежать, только не слышать ответа! — Нет Юдиты. Забрали. Забрали… — Да ты садись! — всполошилась тетя Янова, будто главное теперь — чтобы Нора села. Она послушно опустилась в плетеное кресло. Это кресло раньше стояло в приемной Юдитиного отца… — Не думай, что мы сами… — Дядя Ян, видно, понял, что она узнала. — Пан доктор отдал. Еще когда дома был. — Нам чужого, боже упаси, не надо! — спешит подтвердить и жена. — Наш Яцек на фронте. Согрешим, не дай бог, с ним что случится. И не только поэтому. Мы вообще чужого… Норе неловко, что они перед нею оправдываются. — А нашего дома совсем нет… — Да, много хороших домов погубили, — сетует дядя Ян. — Еще могли бы стоять и стоять… — Что дома, — вздыхает тетя Янова, — людей сколько… ни за что ни про что… — И она сочувственно смотрит на Нору. — А твои где? — Папа на фронте. А маму с бабушкой немцы забрали. Тетя Янова опять вздыхает: — Хорошие были женщины. И другие тоже… Люди как люди. Только немец разве смотрел?.. Бывало, увижу, как гонят, да с малыми ребятишками… И так мне их жалко, так жалко… — Тыльной стороной ладони она проводит по глазам. — Хорошо, что хоть ты осталась, — говорит дядя Ян. — Хорошо… — соглашается Нора. Стало совсем тихо. И Нора поднялась. Опять знакомо скрипнуло кресло. — До свиданья. — С богом. Она вздрогнула от звука захлопнувшейся за спиной двери. Но сразу вспомнила, что теперь это нестрашно… Только теперь она почувствовала, как проголодалась. И вспомнила про деньги — от тех трех червонцев, которые дал офицер, остался один. А там, за углом, рынок. Нора заспешила туда. Рынок она узнала сразу. Такой же, как раньше. Только много пустых прилавков. Зато на тех, где торгуют… Пирамиды бело-красных редисок. Маленькие штабеля зеленого лука. Островки яичек, по десять. Только хлеб почему-то несмело, будто тайком, выглядывает из-под тряпичных прикрытий. Зато сало, настоящее толстое сало, лежит распеленутым. Норе очень хотелось купить яичек. И Стасе и Алдона собирали их для продажи. Но на яички ей не хватит денег. И хлеба никто на червонец не давал. Неожиданно она заметила, что женщина с мальчиком на руках покупает три яичка. Раскручивает — не сырые ли? Значит, можно купить и одно? Нора подала свой червонец, и худая рука протянула ей яйцо. А деньги спрятала за пазуху. Она отошла к забору и принялась нетерпеливо чистить яйцо. Хотела есть медленно, долго. Но оно такое маленькое… И снова побрела домой. Ничего не изменилось. Те же руины вдоль улицы. Только теперь более знакомые. Нора повернула обратно. Шла медленно, опустив голову, и только видела, как чередуются носки ботинок — то появляется левый, стертый почти добела, то правый, с черной заплатой. Стертый — с заплатой — опять стертый… Будто они сами, отдельно от нее, меняются местами — то один опережает, то другой выступает вперед. Зарябило в глазах. Нора стала смотреть чуть дальше — на ноги прохожих. У всех обувь, даже босоножки, на деревянных подошвах. Вдруг она вздрогнула: мама! Побежала. Но сразу поняла: не мама. Просто платье у той женщины такое же. Все равно шла за ней. Смотрела, как шевелятся на ходу знакомые бело-синие полоски. Женщина вошла в подъезд, и Нора снова осталась одна. Но не уходила — может, женщина сейчас выйдет, и на улице снова будет мамино платье. Мама сшила его, когда они собирались в Бирштонас на дачу. Нора ходила с нею на примерки. Она всегда ходила с мамой к портнихе. Там много лоскутков — красивых, разноцветных. Норе х