телось их собрать, сшить, чтобы получился большой ковер — пестрый и "непонятный". Женщина не выходила. Наверно, осталась дома. Платье повесила в шкаф, и висит оно там в темноте, среди других, чужих. Да если бы и вышла? Ведь только платье у нее такое, как у мамы… Нора опять пошла. По улице вверх. Там, на горке — театр. Есть ли хоть он? Она ускорила шаг. Цел! И балкон над входом тот же. И колонны. Только рекламные витрины пусты, стекла выбиты. Но это ничего. Ничего… А там, за театром, должен быть костел. Небольшой и очень красивый, из светлого кирпича. Нора опять заспешила. Стоит. Только белокирпичные стены забрызганы грязью. Подошла поближе. Не забрызганы они. И не грязь это. Выбоины. Множество мелких выбоинок. От пуль, от осколков. Сюда они тоже летели. Со злым свистом — в эти светлые кирпичики. Быстро выклюнув такую оспину, отскакивали. Но летели новые, другие, кругом грохотало. Нору охватил старый ужас — маленькая свинцовая пуля летит ей в затылок! Она резко обернулась. Никто в нее не целится. Даже не стоит сзади. Здесь улица. Идут обычные люди. Нет ни одного в гитлеровской форме. И все равно она заспешила прочь. Только начав задыхаться, замедлила шаг. Проходил и страх. Чтобы совсем избавиться от него, Нора стала смотреть на дома. Хотелось с ними здороваться, сказать им, что вернулась! В памяти что-то мелькнуло. Какое-то воспоминание. Но она не успела ухватиться, оно исчезло, почти не возникнув. Нора силилась вернуть это мгновение. Напряженно всматривалась в улицу, в каждый дом. Что они должны напомнить? …Она однажды уже проходила так мимо них… Тоже медленно. Только не одна. С классом? Нет, их было много. Шла вся школа! Несли саженцы лип. Это было в праздник посадки деревьев. И посадили их там, на той аллее — Нора от волнения забыла ее название, — которая вьется по склону горы вниз. Повернула туда. Как они выросли! Стоят вдоль всей аллеи, будто шеренга заколдованных стражников в огромных зеленых папахах. Охраняют подступы к горе. Но это, конечно, не стражники. Деревья. Те самые деревья, которые посадила ее школа. Какие они тогда, саженцы, были тонкие! Юдита все боялась покалечить корни. Она держала, а Нора окапывала. Потом поставили палку для опоры. Теперь этих подпорок, конечно, нет. И не нужны они — стволы толстые, крепкие. Дерево осталось, стоит. А Юдиты нет. Какое из этих посадили они? Кажется, где-то недалеко от края. Нора обошла каждое, осмотрела. Все они одинаковые. Жаль, что тогда не догадалась сделать знак. Только, помнится, веревка, которой привязывали подпорку, была очень лохматой. Нора глянула на землю — может, валяется? А ведь это дерево тоже видит ее. И тоже не узнает… Пусть растет! Вдруг Нора вспомнила — это же сказала Юдита. Когда они окопали и полили дерево. Потом они ушли. Не домой еще. Всем классом полезли на гору — смотреть, строится ли дом пионеров. Что творилось! Мальчишки заявили, что они смельчаки из рассказа Билюнаса "Огонь счастья" и лезут на заколдованную гору за волшебным огнем, который должен принести людям счастье. Кругом выли "злые духи", смельчаки падали, "превращаясь в камни". Но, совсем не как в сказке, сразу вскакивали и лезли дальше, разом изображая и злых духов и смельчаков. Даже учитель не мог их утихомирить. А когда поднялись на гору, сами перестали дурачиться. Уже вырыт котлован! Большой, квадратный. Значит, и дворец будет такой большой. Гадали, сколько построят этажей, какие там будут комнаты. И Норе захотелось опять увидеть этот котлован. Она стала подниматься. Как тогда, прямо по склону. Но теперь одна. И было очень тихо. На горе — ничего. А вместо котлована — обычная яма. Неглубокая, заросшая. Можжевельник тут выглядит уже старожилом. Даже щавель растет. Только мелкий, не такой, как на лесных полянах. Все равно Нора спрыгнула вниз и стала его рвать. Жевала быстро, по целой горсти сразу. Не успев проглотить, уже пихала в рот еще — только бы он не был пустым. Только бы есть! Заныли скулы. От кислоты начало сводить язык. Даже слюна стала нестерпимо кислой. И все равно Нора не могла оторваться. Она понимала, что надо уходить, — этим щавелем не насытиться. Но руки сами продолжали отщипывать листья и подносить их ко рту. Неожиданно она резко выпрямилась, выбралась из ямы и стала быстро, не оглядываясь, спускаться. Опять пошла. Прямо, к реке. Моста нет. Только огромные искореженные железины торчат из воды. А она бурлит, недовольная тем, что ей мешают течь. Кажется, даже силится их сдвинуть, снести. Но они стоят. Будто терпеливо ждут, что люди их выпрямят и снова превратят в прежний красавец мост. И опять поедут по нему машины, заспешат пешеходы. А вода внизу потечет спокойно, послушно… Нора побрела по набережной. К дому, где жила учительница музыки, Статкувене. От этого дома осталась только одна стена. И свисающие с балки четыре ступеньки. В никуда… А учительница? Нора смотрела на окна соседних домов. Будто надеялась, что учительница где-то тут, рядом. Сейчас выглянет, позовет. Но никто не звал. Она поплелась дальше. К переулку, по которому всегда возвращалась от учительницы домой. Он был такой узкий, что хозяйки переговаривались друг с другом, не выходя из дому. Норе бывало очень смешно слушать, как одна жалуется, что рыба пригорела, а четыре-пять голосов из разных окон дают советы, что с ней делать. Теперь здесь было безжизненно тихо, одни руины. Даже мостовую завалило. Только узкая извилистая тропинка виднелась между камнями. Но ноги больше не шли… Она опустилась на обломок стены. Кирпичная глыба напротив казалась похожей на медведя. Железо рядом с ней было изогнуто, будто приподнявшаяся змея. Настоящая бы давно уползла. А эта торчала не двигаясь. Нора заставила себя подняться. Побрела на вокзал. Еще издали она заметила, что там много людей. Уезжают?! Почему? Она подбежала, вмешалась в толпу. Хотела услышать, о чем говорят, почему уезжают. Но говорили совсем о другом. Она спросит! Нора стала протискиваться к краснощекой деревенской тетке, восседавшей на своих узлах, словно вышитая "баба" на чайнике. Но та подозрительно покосилась и, проворно схватив стоявшую у ног корзину, быстро водворила ее к себе на колени. Нора прошла мимо. Не станет у нее спрашивать. И у других не будет. Сама поймет. Эти люди ждут поезда. Они уезжают. Каждый куда ему нужно. Ведь раньше, до войны, тоже уезжали. Или, может, они тут не живут? Конечно. Потому и уезжают. Нечего пугаться. Она уже собиралась уходить, но остановилась, пораженная: а сама она где живет? Ведь дома нет… Ей же негде жить. И мамы нет, и бабушки. И папы… Она совсем одна! Нет, нет! Только не надо представлять себе этого! Она пока одна. Пока. А потом… Она уже давно научилась этому. Как только становится особенно страшно, надо сразу подумать, что так только сейчас, пока. Чтобы казалось — это теперешнее плохое пройдет, надо только потерпеть. Потом будет иначе, лучше. А главное — нельзя признаваться, что и правда очень плохо. Что невыносимо плохо. Потому что когда плачешь… Нет, она не будет думать об этом. Просто ей сегодня негде ночевать. Но теперь это совсем не страшно — никто ее не схватит, не погонит. Но оставаться на улице ведь нельзя — комендантский час. А сараев и хлевов в городе нет. Зато есть чердаки! В каждом доме. В их доме тоже был. Там белье сушили. В углу стояли ее саночки и старые кресла из папиного кабинета. Если их сдвинуть — можно на них лежать. Нора спохватилась, что снова идет к дому. А его ведь нет. И чердака тоже… Она повернула назад. Шла и убеждала себя, что надо найти чердак. Но сразу решиться не могла… Нора уже знает: если она чего-нибудь не может сделать, то должна себе строго сказать, что надо. Обязательно надо. Никто другой за нее этого не сделает. Сперва кажется, что она все равно не сможет. Но потом привыкает к этому "надо", уже почти перестает себя уговаривать, и тогда… Нора завернула в подъезд. Стала подниматься по лестнице- неслышно, осторожно. Прошла один этаж. Второй. Уже была на самом верху, остались последние, предчердачные ступеньки. Но неожиданно за спиной открылась дверь. — Вам кого? — спросил женский голос. — Выше никто не живет. — Простите… — Нора побежала вниз. Мимо удивленной женщины, мимо закрытых дверей других квартир. Только когда снова вышла на улицу, там, наверху, хлопнула дверь. Опять побрела. Но в подъезды не входила. Одни стояли плотно сомкнувшись, а вычурная резьба на дверях словно подчеркивала их неприступность. Другие, хотя и обыкновенные, и даже настежь открытые, зиянием черной пустоты тоже будто прогоняли — проходи, ты чужая! И только обшарпанным подворотням, казалось, было все равно — войдет в них кто-нибудь, не войдет… И Нора вошла. Отыскала лестницу черного хода. Тихо поднялась. Но чердак был заперт. Она спустилась вниз. Зашла в соседний двор. И там на чердачной двери висел замок. Большой, черный. Завернула еще в один двор. Потом еще… Поднималась, дергала дверь и спускалась. Поднималась, спускалась… Много лестниц исходила — темных, крутых, винтовых, с поломанными перилами и с отколотыми ступеньками. Но чердаки везде были заперты… Уже совсем усталая, она мимо какой-то подворотни прошла не сворачивая. Вторую тоже миновала. И третью… Просто брела по улице. Больше не высматривала, что уцелело. Не радовалась узнаванию. Ей даже казалось, что она здесь чужая, приезжая. По улицам ходить может, но зайти некуда. А ночью? Чтобы ее впустили, она опять должна постучаться в ч