Но не ее сладострастие он удовлетворял. Она была в танцзале. Значит, с ним была Антуанетта, назвавшаяся Мишель.
«Меня обвели вокруг пальца, — думал Морис, расхаживая по палубе, сестра-красавица завлекла меня и передала своей слепой сестрице».
Этого нельзя допустить. Была уязвлена мужская гордость. Он отправился в каюту, чтобы написать записку и передать со стюардом по назначению. Он долго раздумывал, потом написал:
«Я разобрался в ваших приемах. Будьте добры явиться ко мне в каюту в три часа дня, чтобы объясниться. Было бы огорчительно для вас, если бы родители узнали, как проводят свободное время их дочери».
Письма он не подписал, вложил его в конверт и позвонил стюарду.
— Анри, будьте любезны передать это послание в руки той самой молодой блондинки до обеда. Я также надеюсь на вашу скрытность.
— Конечно, месье.
— Молодой блондинке, а не ее сестре, вы поняли?
— Безусловно.
Юная Мишель заставила себя ждать. Часы показывали три двадцать, когда раздался легкий стук в дверь. Он открыл. Перед ним стояла соблазнительная особа в белой юбке и в блузке в красную и желтую полоску.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал он учтиво. — Мне надо кое-что сказать вам.
Девушка уселась на стул и закинула ногу на ногу.
— Не уверена, что хочу вас слушать, — буркнула она. — Ваше послание было бестактным.
— Но если вы пришли…
Она слегка пожала плечами.
— Зачем эти уловки? — спросил Морис. — Расскажите мне все.
— Но это же понятно. У сестры есть трудности в подборе партнеров. Я помогаю ей получить удовольствие.
— Вы завлекаете мужчин для нее, это понятно. Надеюсь, Антуанетта доверяет вашему вкусу?
— А как иначе?
— Меня волнует один вопрос, однако, вы на него не ответите.
— Отлично. Значит, я могу идти.
— Не спешите. Вы мне кое-что должны.
— Не понимаю.
— Тогда выслушайте. Вы, чтобы возбудить меня, показались обнаженной. Потом пригласили к себе в постель. Но в вашей каюте находился некто другой. Короче, вы предлагали мне себя, но я вас так и не получил.
— Ну и что?
— Можете говорить, что хотите, но у вас по отношению ко мне долг. И я хочу, чтобы он был отдан.
— Вы что, серьезно?
— Безусловно.
— Ну, знаете, шутка есть шутка, — гневно сказала она и встала, чтобы уйти.
— Два слова перед тем, как вы уйдете, — усмехнулся Морис, решив любой ценой получить реванш за обман. — На корабле находится приятельница вашей матери Жермена де Маржевиль.
— Старая сплетница! А она-то при чем?
— У нее отличный нюх. Она мне рассказывала о вас, и в голосе ее звучало сомнение. Стоит мне обронить несколько слов, будьте уверены, она не замедлит воспользоваться ими, и сообщит вашей матери. Конечно, это не конец мира, но…
— Вы ведете себя, как свинья. Вам прекрасно известно, что Антуанетта полностью зависит сейчас от нас, и если мать хоть что-нибудь узнает…
— Пусть. Я веду себя, как свинья, а вы — как сводница, значит, можем договориться.
— Это всего-навсего наша игра с Антуанеттой. В чем вы видите зло? Вы получили от нее удовольствие, что же вам еще надо?
— Этого я не отрицаю. Но ваша игра не столь невинна, как вы хотите ее представить. Вы крутите мужчинами по своему капризу, а мне это не нравится. Кому первой пришла в голову эта мысль?
— Это вас не касается.
— Однако, кажется, что ваша бедная сестрица куда хитрее и сообразительнее, чем вы. Но это действительно меня не касается, как вы справедливо заметили. Итак, я подхожу к тому, что касается меня. Извольте раздеться!
— Вы с ума сошли! Я ухожу!
Морис широко распахнул дверь каюты и усмехнулся:
— Напоминаю, что я обедаю вместе с мадам де Маржевиль.
Мишель замерла на месте, пытаясь понять, блефует ли он.
— Ну ладно, — прошипела она. — Закройте эту чертову дверь, и поскорее закончим.
— Мудрое решение. Прошу вас раздеться, чтобы мы могли покончить с небольшими разногласиями…
Глянув на него так, словно желала послать прямо в ад, она повернулась к нему спиной и стала снимать блузку и юбку.
— Только не рассчитывайте на приятное времяпрепровождение, — бросила она через плечо.
— Посмотрим. Снимите, пожалуйста, и остальное белье.
— Это называется насилием, — пробормотала она, не делая больше ни движения.
— Вы рассматриваете это под таким углом зрения? По моему убеждению, речь идет о чести. Итак, вы раздеваетесь или нет?
— Идите к черту! — в сердцах воскликнула она, снимая кружевное белье и открывая гладкую спину и круглые ягодицы.
— Можете оставить чулки, — с издевкой промолвил Морис. — А теперь повернитесь.
Она повернулась, одной рукой прикрывая грудь, а другой — низ живота.
— Когда я видел вас в зеркале, у вас была иная поза. Тогда вам годилось все, чтобы добиться цели.
— Мне долго стоять?
— Вы спешите? Встаньте на колени на ковер и положите руки и голову на стул.
— Боже, как животные! — воскликнула она, задыхаясь. — Это уж слишком!
— Прекрасно. Одевайтесь и уходите. Я не возьму вас силой. Но вспомните о Жермене де Маржевиль.
— Вы шантажируете меня.
— Конечно.
Ее лицо пылало от удивления, гнева, ненависти. Оно стало почта уродливым. Потом вдруг бесстрастным. Она встала на колени рядом со стулом, затем приняла требуемую позу.
— Отлично! Ну и вид! — засмеялся он, снимая пиджак и брюки.
Он встал на колени позади нее и обхватил за бедра. Он был уверен, что она далеко не девственница, но опасался сопротивления. Мишель прошипела:
— Чего вы ждете? Вы не собираетесь держать меня в этой позе весь день? Или вдруг стали импотентом?
— Терпение, дорогая. Не хочу портить столь чудное мгновение.
Он еще крепче сжал ее бедра и рывком вонзился в нее. Она едва не задохнулась. Он обладал ею резко и грубо, крепко держа за бедра, чтобы она не вырывалась.
— Не надо так, — умоляюще повторила она.
Но голос ее изменился. Морис, вероятно, пробудил в ней ощущения, которых она испытывать не хотела. Мишель хрипела то ли от удовольствия, то ли от отвращения, но Морису было все равно. Он чувствовал скорое наслаждение. Мишель тоже заметила приближение оргазма, попыталась высвободиться, но это ей не удалось. Когда волнение улеглось, он отпустил ее. Она быстро оделась, лицо ее горело.
— Теперь мы квиты.
Мишель не ответила, она вышла, хлопнув дверью. В тот вечер он пытался найти ее в ресторане, но не заметил ни одной из сестер. А на следующий день с удовольствием продефилировал перед ними, даже не поклонившись. Они глотали горячий бульон в компании со своей матерью, были закутаны в пледы и не выглядели счастливыми.