Это и послужило потом главной уликой против Мишки. Его снова судили и приговорили дополнительно к десяти годам. В качестве «потерпевших» на судебном заседании выступили помощники «пахана», выполнявшие его задание.
Мишка, как «особо социально опасный», был переведён на строгий режим и лишён права переписки. Вот, оказывается, почему он перестал писать мне.
Всякий человек тяжко переживает допущенную в отношении него несправедливость. Заключённый — и это понятно — переживает её вдвойне тяжелее.
Ему было уже за тридцать, когда он, наконец, освободился из колонии. Но это был уже не прежний Мишка Шторм. С ним случилось самое страшное — он почти потерял веру в людей и в человеческую справедливость. Но умная, чуткая и своевременная поддержка могла бы ещё спасти его.
Однако Мишке снова не повезло. В поезде, в котором он ехал, возвращаясь из заключения, обворовали одною из пассажиров. На узловой станции з вагон пришли работники железнодорожной милиции. Началась проверка документов.
Мишка испугался. Он решил, что ею непременно задержат и обвинят в этой краже. Он бросился з тамбур, намереваясь выпрыгнуть из вагона на ходу поезда Но в тамбуре были предусмотрительно оставлены два милиционера. Они задержали Мишку.
В Челябинске ею сняли с поезда и отправили в тюрьму. Следователь милиции, ведший его дело, оказался опытным и добрым человеком. Разобравшись в обстоятельствах задержания Мишки, он освободил его.
Выйдя из тюрьмы, измученный волнениями этих дней, Мишка зашёл в первую попавшуюся закусочную. Ему очень хотелось есть.
— Зашёл я в эту забегаловку, — рассказывал Мишка. — Народу тьма. Все столики заняты. Дым столбом. Пьяных — хоть пруд пруди. Стал я приглядываться, где пристроиться, вдруг кто-то кричит:
— Эй, кореш, давай к нам!.. Потеснимся, коль опять встретиться довелось!
Подошёл я поближе, гляжу, сидит один парень, с которым я в заключении был. Ну, конечно, обрадовался — как-никак человек свой. Сидел он за грабёж, но в заключении работал хорошо и, вроде, исправился. С этим парнем теперь за столиком ещё двое сидели, но тех я не знал.
Мишка вздохнул, закурил папиросу, затянулся и продолжал:
— Ну, выпили, как положено, за встречу. И стали балакать, как дальше жить, куда податься, как на работу устроиться. Я рассказал про свои приключения в дороге и про того следователя, который меня освободи Туфонов была его фамилия. Ну, конечно, выпили за его здоровье — всё-таки хороший человек. А потом один из дружков и говорит со смешком.
— Ты, кореш, за нас пострадал. В вагоне того пассажира мы пощекотали — чемодан у него увели. И на первой остановке смылись. Но уж раз тебе за пас посидеть пришлось — ставим литр за твоё здоровье и безвинное страдание...
Поставили. Я тоже решил в долгу не оставаться — пол литра заказал. Что дальше было — хрен его знает!.. Но только очнулся я уже в милиции — взяли всю нашу компашку за покушение на ограбление ларька... С поличным взяли... Опять десятку влепили. И вернулся я снова в знакомые места. Майор, который меня освобождал, только головой покачал:
— Не думал, — говорит, — что так скоро, Манзырев, мы опять встретимся. Не зря говорит народ: чёрного кобеля не отмоешь добела...
Но и на этот раз, уже привыкнув к жизни заключенного, Мишка ещё окончательно не отчаялся. Он снова начал старательно работать. Потом началась война. Мишка, как и многие заключённые, стал проситься, чтобы его отправили на фронт.
К сожалению, ему было отказано. И он продолжал отбывать наказание.
Разговор наш затянулся. Мишка рассказывал о своей судьбе охотно, ничего не скрывая.
Когда он подошёл к тому, о чем я мельком уже знал от Булаева, в кабинет вошла секретарша и протянула мне записку. Оказывается, пока я беседовал с Мишкой, на прием явился какой-то мне не известный доцент Прохоров, который уже полчаса ждёт и нервничает, так как у него неотложные дела в институте, где он преподаёт. На приём он записался заранее.
По разговор с Мишкой был ещё далеко не кончен. Мне не хотелось его прерывать, так как Мишка с каждой минутой чувствовал себя всё свободнее, и ему, судя по всему, необходимо было «выговориться». Такие натуры испытывают жгучую потребность выплеснуть все, что накопилось, в душевной беседе с человеком, которому они доверяют. И нередко такой разговор, а главное — доверие, с которым их выслушивают, оказывает на этих людей большое психологическое воздействие; и наоборот, холодное безучастие или плохо скрываемое недоверие производит обратное действие, которое я называю «коротким замыканием». Обиженный безразличием, а тем более недоверием, такой человек мгновенно уходит в себя, прерывает рассказ и в глубине души ругает себя, что так доверчиво вылил свою горечь обиды, мечты...