Женщина всхлипнула и вытащила из платяного шкафа брезентовый рюкзак с «джентльменским набором» в виде двух пар белья, нескольких пачек махорки, зубной щётки, пасты и мыла.
«Король пик» сел на кровати и стал одеваться. На его виске взбухла и явственно билась голубая жилка. Параничев приступил к обыску. Я начал заполнять бланк протокола о задержании.
— Уважаемые представители судебно-следственных органов, — сказал «Король пик», застёгивая штаны, —Не будете ли вы так любезны разъяснить мне, на чём я погорел, удовлетворив тем самым мою врожденную любознательность? В ответ я готов удовлетворить ваше законное любопытство и ответить на жгучий вопрос, где находятся меха, которым я обязан нашим приятным знакомством. Кстати, прошу отметить в протоколе, что я сам заговорил на эту тему, не ожидая лишних вопросов.
— Это будет отмечено, — сказал я. — Надеюсь, что вся пушнина в целости и сохранности? Это тоже существенно.
— Можете не сомневаться, — ответил «Король пик», — Я готов ответить за каждый волосок. Пушнина хранится у меня куда лучше, чем на этой вонючей базе, директора которой давно следовало отдать под суд за бесхозяйственность и преступную халатность. Вызовите этого охламона в суд – я публично плюну ему в лицо, мы легко можем потерять свои позиции на мировом пушном рынке.
— А в чём дело? — поинтересовался я.
— В чем дело? Мурка, дай ключи от сарая, я покажу нашим визитёрам меха. На базе, да будет вам ведомо, они были свалены в кучу и прели за отсутствием вентиляции. Я уж не говорю об отсутствии нафталина и присутствии крыс. У двух соболей нахально отгрызены хвосты, сейчас я вам это покажу. Голову надо отгрызть директору базы за такие порядки!..
Мы пошли в сарай. В нос ударил сильный запах нафталина. Сарай был сухой и хорошо проветривался.
— Обратите внимание на вентиляцию и тоже занесите в протокол, — продолжал «Король пик». — Я специально выпилил эти окошечки и затянул их марлей, чтобы в сарай не могла залететь моль. Три дня мы с Мурой обрабатывали пушнину нафталином, не сойти мне с этого места!.. Теперь я вас спрашиваю: кто должен был стать директором базы — я или этот лопоухий кретин?
Он всё ещё пытался острить, а жилка на виске набухала всё сильнее и билась, как подстреленная птица. В глубине души он был очень испуган и трепетал перед предстоящим судом. Потом, не выдержав, он спросил:
— Как себя чувствует этот старик сторож? Надеюсь, жив-здоров?
— Жив, — ответил я.
— Очень рад, — воскликнул «Король пик». — Я, знаете, ли, терпеть не могу мокроты... Старик даже не пискнул, когда мы его взяли за воротник. Он сам помогал себя связывать. И всё-таки я боялся, чтоб с перепугу он не сыграл в ящик. Тогда уже было бы мокрое дело... Да, вот эти соболя с отгрызенными хвостами, полюбуйтесь!..
Так было раскрыто ограбление пушной базы. Аукцион открылся точно в назначенный день и час и, как сообщали газеты, прошёл с большим успехом. Стасевич на первом же допросе выдал своих соучастников, и в том числе Мишку Шторма, теряя по ходу следствия свой наигранный «молодеческий» тон, он никого не щадил и отрицал свою роль в привлечении Мишки Шторма к этому делу.
Он продолжал настойчиво спрашивать, «на чём погорел», но я не хотел выкладывать ему подлинные пути его разоблачения. По многим причинам не хотел: в частности, потому, что рецидивисту не следует рассказывать о допущенной им тактической ошибке, он извлечёт из этого соответствующие выводы. С другой стороны, мне не хотелось, чтобы он узнал о роли, которую сыграла в его разоблачении Люся. Ей и без того было нелегко.
Конечно, я не мог полностью «вывести» её из дела, с материалами которого Стасевич в конце следствия должен был познакомиться. Но в протоколе её допроса ещё нельзя было получить исчерпывающий ответ на вопрос о том, как именно следствие напало на след Стасевича.
Кроме того, составив обвинительное заключение по этому делу, я не включил Люсю в число свидетелей, подлежащих вызову в суд. Для дела это уже не имело значения, а для неё такой вызов явился бы лишним ударом.
Мишка Шторм, которому тогда было около двадцати лет, очень тяжело переживал своё участие в этом деле. Отец Мишки умер несколько лет назад, Мишка жил с матерью, которую нежно любил. И теперь он горевал, жалея не столько себя, сколько мать.
Это тоже говорило в его пользу. Я дал ему свидание с матерью. Мишка бросился к ней, крепко обнял её, замер. Она тихо плакала, гладя ему голову.
Мне было искренне жаль их обоих. Я хорошо понимал, что этот несчастный парень, искалечивший и собственную жизнь и жизнь самого близкого ему на свете человека — матери, является жертвой Феликса и собственного легкомыслия. Но, с другой стороны, что ни говори, он был виновен хотя бы в косвенном соучастии.