Примечание: никого по фамилии Никольский в документах, касающихся этих событий, разумеется, не значится. Был Никулин, и это совершенно другой человек. Но, по логике нашего повествования, этой фамилии в архивах остаться и не должно)
Никакого Пашки так же на самом деле не было. А вот Ванька Скороходов был. Мы просто решили немного усложнить и развить историю.
- Что ты думаешь о Никольском? - спросила неожиданно Аликс, до этого минут десять или около того молча глядевшая в окно, где над кромкой дощатого забора и виднеющихся за ним крыш простиралось бледно-голубое, до крайности нейтральное небо.
- А? - Николай, глубоко погружённый в чтение, не ожидал вопроса жены и уж точно не сразу осмыслил его, а осмыслив, всё равно не понял.
- Я спрашиваю, что ты думаешь о Никольском, - Аликс повернулась, слегка опираясь о подоконник.
- О каком Никольском? А… Право, странный вопрос. Ничего не думаю. По-моему, совершенно ничтожный, ничего не значащий человек, - Николай собирался вернуться к прерванному чтению, однако это не было ему суждено.
- Ничего не значащий?! Это таков твой вывод?
- Аликс! У меня нет ровно никаких выводов о Никольском, и откуда они могли бы взяться? Я не сказал с этим человеком сколько-нибудь больше пары слов, и как я мог заметить, никто здесь вообще… По-видимому, он занимает здесь положение столь ничтожное, что совершенно никто из этих господ не считает его стоящим внимания. Такое молчаливое приложение к Юровскому ли, к караулу - не знаю…
Этот развёрнутый ответ, как видно, понравился ещё менее.
- Ники, ты, как видно, совсем иначе разбираешься в людях и их отношениях! Как ты не видишь, что это и означает, что этот Никольский совсем не прост и уж точно не ничтожен? Напротив, он значит среди них, по-видимому, очень много, потому-то они не говорят с ним даже попусту, и потому-то нам ни разу не представили его, кто он есть! Ровно ничего мы о нём не знаем. Даже имя… Можно подумать, его и в самом деле могли бы так и звать!
Николай отложил книгу, осознав, что сосредоточиться в ближайшее время не удастся.
- Ну тип, положим, не из приятных… Но бог мой, Аликс, что ты навоображала? И чем тебе его имя не угодило?
Аликс медленно прошлась от окна к креслу, тяжко опустилась в него.
- Мне сперва послышалось, они называют его - Янис, или Ярек… Нет, Яков! Яков Никольский… Будто к его лицу это имя сколько-нибудь подходит! А его речь ты слышал? У него же невозможный акцент!
- Аликс, брось, что странного, что человек носит русское имя при нерусской крови? Если честно уж, так мы тому пример. Среди этой братии нормально вполне носить другие имена, которые они приняли в прежней своей жизни в целях конспирации, из других паспортов, да и не обязательно потому, чтоб собственного имени они сколько-нибудь стыдились. Юровский пояснил мне, например, совершенно спокойно, что хоть зовут его с рождения Янкелем, русским друзьям удобнее звать его Яковом. Русскому человеку, видишь ли, удобнее переиначивать иностранные имена на привычный для себя манер.
Но супруга упрямо мотнула головой. Если уж ей сразу чем-то крепко не полюбился этот молчаливый, мрачноватый Никольский, то она не согласна была признать, чтоб в нём хоть что-нибудь было нормальным.
- Ну а ты, Татьяна, что скажешь?
Татьяна, здесь же присутствовавшая, но до сих пор молча и недвижно сидевшая в кресле - хоть давно уже и не занималась своей вышивкой, даже не глядела на неё, а переводила взгляд с лица отца на лицо матери - облизнула губу, словно неторопливо, обстоятельно готовилась к ответу, не желая показать, что вопрос застал её врасплох. Не должен бы, не далее как утром те же разговоры велись в комнате сестёр. Но одно дело, когда речь идёт о её младших сёстрах (младших и старшей, поправляет себя Татьяна, хотя иногда кажется, да простит ей Господь эти признаки гордыни, что Ольга - тоже младшая), и совсем другое - когда то же слышишь от родителей. Хотя, впрочем, нет, уж хвала Господу, не то же. Сёстры - их можно понять. Дни в заключении тянутся весьма однообразно, особенно теперь, здесь, в обстановке куда более скромной и с режимом ещё более строгим, чем было в Тобольске, и логичным, а иногда и главным развлечением становится обсуждение окружающих. Читать может прискучить, вышивать - тоже надоедает (особенно Ольге, да, говоря откровенно, и Анастасии), надоедает и безик. Вот и судачат. Обсуждают всех: солдат караула, приходящих изредка для уборки городских женщин, просто тех прохожих, кого удаётся увидеть за забором. И не важно даже, если с обсуждаемым и двух слов сказано не было, и встречи даже лицом к лицу не было, а был только краткий взгляд из окна. Всё годится: обсудить одежду, или походку, строить предположения - что за человек, какого возраста и достатка, и куда он направляется; и какова его семья и повседневные думы… Нет в этом смысла ни малейшего, глупое баловство, на которое сейчас Татьяна, впрочем, хоть и сердилась, но больше про себя, одёргивала себя, чтоб не разворчаться вслух - такие уж вещи делает с человеком длительное затворничество, отсутствие ярких, живых впечатлений, тут и узор на стенах начнёшь с серьёзным видом обсуждать, и макароны, съеденные на ужин… Вот и этот Никольский. Новое здесь лицо, впервые заметили его в среду утром - Мария заметила, следуя до ватерклозета, он стоял как раз в коридоре и о чём-то вполголоса разговаривал с комендантом, кажется, не на русском языке. Если уж Мария говорит, что прежде его здесь не было, то так оно и есть - Мария, как и отец с матерью, здесь с самого начала. Ну и конечно, как не стать новой темой новому-то лицу, да ещё такому заметному. Хотя правду сказать, хватает здесь колоритных типов. Но отец с матерью - другое дело. Они не праздно судачат, как глупые сестрички. Мать боится. А если мать боится, это не может быть пустячным.
- Не знаю. Мне он не понравился. Хотя откровенно сказать, кто же из них всех может нравиться? Правда, что есть в нём что-то зловещее… Может быть, вернее всего, он кем-то прислан как наблюдатель, надёжно ли нас охраняют.
- Охраны что-то… побольше, чем нас…
- Бог мой, Аликс, не находишь ли ты, что это естественно? - добродушно усмехнулся Николай, и несколько стушевался под красноречивыми взглядами жены и дочери, - ну, сколько хочешь можешь говорить, что мы не преступники, мне-то зачем говоришь? Для нас да, а для них так, видать, преступники…
Татьяна была, пожалуй, согласна с матерью, раздражавшейся на эту, с её точки зрения, легкомысленность, с которой отец забавлялся этой мыслью. Впрочем, и отца можно понять - хоть странное их и абсурдное, в общем-то, существование длилось уже больше года, можно ли к нему привыкнуть? Ну, привыкнуть - положим, ко многому человек привыкает… Но понять, найти обоснованным? Нет.
- Мне кажется, человек он умный и опасный. Из тех, что знают больше, чем говорят, чем говорят даже своим соратникам…
То же 12 июля, утро
- А о Никольском ты что скажешь?
- О каком таком Никольском?
- Ну этот… Заместитель он нашего коменданта или личный оруженосец, уж не знаю, - хихикнула Мария.
- А, жердь в шинели?
Про жердь в шинели - это было, положим, неправда, потому что никогда в шинели Никольский перед ними не появлялся, жарко для шинели в середине-то лета. Впрочем, наверное, и в этом тёмном плаще не слишком-то прохладно, однако, никто, кажется, никогда не видел его без этого плаща, словно рос он прямо из его худых плеч и являлся таким же продолжением его тела, как каштановые, тронутые сединой волосы и жидковатая бородка клинышком. Впрочем, может быть, ещё увидят - он здесь всего-то, получается, три дня, но Мария вот почему-то уверена - надолго.
Девушки сидели на кровати Ольги, придвинутой к окну - Ольга всё жаловалась на нехватку воздуха, вот и подвинули кровать сюда, ровно хотя бы до того времени, как Ольга начнёт жаловаться на сквозняк - и судачили. Татьяна, сидевшая отдельно, порой бросала на них взгляды, полные неудовольствия - шитьём сейчас занималась, по-честному, одна она, у остальных же их работы праздно лежали на коленях, лишь время от времени они лениво, для галочки, делали в них пару стежков. Впрочем, Татьяна и сама не могла не сознаться, что беседа увлекает её. Мало хорошего в праздных пересудах, но к жизни они ближе, чем мёртвая материя, даже пусть и добротной ивановской мануфактуры.
- Страшилище, - фыркнула Ольга, - костлявый, страшный. И взгляд у него нехороший. Злодейский. В нём всё злодейское! Борода эта…
- Борода - у митрополита, - наставительно сказала Мария, - а у него так, бородёнка.