- С какой ещё той стороны?
- Из эмигрировавших… - услышав прокатившийся по залу шёпот-гул, Настя не выдержала и тоже выглянула. И зажала руками рот, чтоб не закричать. Анюта! Опираясь на трость и поддерживаемая под другую руку Троцким, на свидетельское место шествовала Анна Вырубова. Он притащил Вырубову! Отныне и навсегда Настя верила, что Троцкий способен уболтать кого угодно на что угодно. За ширму ожидаемо нырнул солдат и выхватил, видимо, как сидящую с краю, именно её.
Только выйдя из-за ширмы, она увидела ещё третьего человека, которого не видела со своего места, так как он шёл позади. Лили. О Лили она слышала, что она жила в Париже…
С нею вместе, конечно, как всегда - исключение было сделано только для слепого дяди Дмитрия - вышла и её «двойница», но на неё ни одна из женщин, кажется, и внимания не обратила. Лили отступила на шаг, прижав руки к груди и смертельно побледнев, Анюта тоже побледнела и покачнулась, взметнув руку в беспомощном жесте - то ли перекреститься, то ли заслониться. Насте было и смешно, и больно от невольного стыда - что испытывают они сейчас, видя перед собой ожившую покойницу? Это для себя самой она всё это время была живой, ну, положим, для сестёр… Может, и странно, что это осознание пришло к ней только сейчас - может, потому, что вообще поди прислушайся к своим чувствам в этой безумной круговерти. А может, потому, что родня - они не всегда по крови. И Лили, и Анюта - умная, всегда спокойная, надёжная Лили, добрая, глуповатая Анюта - куда ближе, роднее для них, чем дяди. Господи, с ними, кажется, тень самой мамы вошла в этот зал… Они ведь две её тени, два преломлённых отражения её личности. Самообладание, воплощённое в Лили, надлом, воплощённый в Анюте. Господи, как эти несчастные, надломленные тени могут жить без своей хозяйки? Особенно Анюта. У неё ведь ничего, ничего в жизни не было, кроме них, она жила ими, с полным самоотречением… Да, вот это - тоже её семья, и она почувствовала это сейчас - первым очень чувствительным уколом в сердце, которого ожидала всё это время, предчувствием неизбежно грядущего разговора. Семья, к встрече с которой она считала себя готовой. Хотя батюшка Афанасий - это, пожалуй, сопоставимо…
Лацис в который раз потребовал тишины от расшумевшегося зала, воспринявшего, похоже, живую Вырубову ещё с большим восторгом, чем живых царевен, закашлялся и долго отпаивался водой.
- Анна Александровна…
Анюта вздрогнула и шарахнулась, как перепуганная лошадь, захлопала глазами. Бедная, подумалось Насте.
- Анна Александровна, знакома ли вам какая-то из этих девушек?
- Я… я… Мне кажется, что да… Но, знаете, возможно, мне только кажется…
Бедный Лацис, подумалось Насте теперь.
- Что же вам кажется?
Ведь не может он, в самом деле, сказать: «Вы ближайшая из фрейлин покойной императрицы, вы не можете не узнать кого-то из её детей!»
- Мне кажется… - она затравленно переводила взгляд с мрачной физиономии Лациса на каменно-печальную Настину, - мне кажется, эта девушка очень похожа на Анечку… Да, в самом деле, она очень похожа, но…
- Но что же вас смущает? - терпеливо, насколько это было возможно, продолжал Лацис.
- Но, понимаете, Анечка… То их, их высочество Анастасия Николаевна…. Как бы это сказать… обладала несколько более справной фигурой…
Кто-то в зале прыснул.
- Анюта, ну так и скажите, что я была толстухой.
Анюта взвизгнула и повалилась на пол, пытаясь обхватить Настины ноги. В этот момент стало понятно, зачем Лили ввели одновременно с Вырубовой - чтобы Троцкому не приходилось поднимать эту трясущуюся и всхлипывающую тушу одному.
- Анюта, милая, Анюта, успокойтесь, - Насте в эту минуту было уже почти плевать на чётко установленный протокол допроса, всё равно, в конце концов, пару раз схема дала сбой, но никто пока был не в претензии, она просто не могла видеть, как кто-то вот так рыдает у её ног, она бросилась гладить милую Анюту по посеребрённым волосам и зарёванному лицу, искусно уворачиваясь от целования ей рук и прижимания к объёмистому бюсту, - всё хорошо, я живая…
- И… и… Настенька, ангел мой, это… так это всё неправда?
Вот что ей ответить?
- Анюта, вам всё объяснят… потом… Сейчас успокойтесь, перестаньте плакать…
- Анна Александровна, - Иван Ксенофонтович сменил явно закипающего Лациса в деле попыток не дать судебному заседанию окончательно скатиться в мелодраму, - вы готовы засвидетельствовать, что эта девушка является дочерью бывшей императорской четы Анастасией Николаевной? Не забывайте, в зале присутствует иностранная пресса, ваше свидетельство, как ближайшей приближённой царской семьи, очень важно…
Упоминание об иностранной прессе, видимо, сыграло некую позитивную роль, на случай, если Анюта сейчас панически воображала, что сразу после её опознания драгоценное их высочество вырвут из её рук и расстреляют прямо здесь, она вытерла пухлыми руками залитое слезами лицо и истово закивала.
- Да, да, это действительно она, это Анастасия Николаевна, Боже всемилостивый, спасибо тебе… Вывел, как некогда отроков из пещи огненной… Господи, спасибо тебе, что дожила до этого дня… Я… то есть, понимаете, я не думала… Я думала, что придя сюда, найду самозванок… Думала, как мне крепиться перед встречей с таким бесстыдным глумлением… Как же это, каким чудом… Лев Давидович, ну перестаньте меня щипать!
Зал взорвался хохотом.
- Юлия Александровна, ваше слово?
Лили, наконец помогшая Анюте подняться и встать более-менее устойчиво-вертикально, теперь то и дело поднимала её трость, которую Анюта, вся в эмоциях, то и дело роняла.
- Да, я тоже уверена, что это Анастасия Николаевна. Я не знаю, как это объясняется после всего, что я слышала, я готова поверить, что всё слышанное было ложью, как ни убедительно это звучало, я готова поверить в воскресение из мёртвых, во что угодно, но мои глаза не могут мне врать, это их высочество, младшая царевна.
- Благодарю вас.
- Мы… мы можем идти?
- Вы - нет. А свидетели могут вернуться на место.
Стыдно, Настя спасалась на ставшее привычно-укромным место за ширмой практически бегством. Ей просто требовалась передышка…
А потом был объявлен большой перерыв, и хотя казалось, народ должен был устать от долгого заседания, однако людей насилу удалось выдворить из зала, даже когда вывели и подсудимых, и всю сводную толпу свидетелей - «двойников» наконец отпустили с миром, а их повели в одну из «комнат ожидания», и как ни пытались Олег и тот же Троцкий деликатно намекать, что сёстрам и брату, после года разлуки и безвестности, лучше побыть только друг с другом, им есть, о чём поговорить, а шума, расспросов, восклицаний и рыданий и так понятно, что предстоит много, лучше вводить их как-то постепенно - Анюта слёзно молила не разлучать её с милыми княжнами, категорически не желая верить, что разлука эта временная, Татьяна сдалась и попросила впустить и её с ними вместе, а раз впустили Вырубову - впустили и батюшку, и Лили, и обоих великих князей. Наиболее борзые журналисты усердно просились тоже хоть одним глазком полюбоваться на сцену практически семейного единения, в чём им, ожидаемо, было отказано. Тогда они, разумеется, переключились на охоту на тех, кто казался им достаточно значительными, чтобы осыпать вопросами о судьбе бывших членов царской фамилии и их приближённых, прошлой и будущей, Настя должна была сознаться, что малодушно радуется тому, что этого не видит и не слышит. Какие же железные нервы нужно было иметь, чтобы затеять всё это - с независимыми наблюдателями, со всеми последующими расспросами и интервью…
Дверь открылась только дважды - первый раз, когда Олег вкатил привезённую от Аполлона Аристарховича инвалидную коляску, для Вырубовой. Та сперва начала отмахиваться, что ходит она вполне сносно и сама, но потом признала, что от большого нервного шока ноги её и правда едва держат. Татьяна и Лили вдвоём усадили Анюту в коляску и теперь сидели возле неё, Анюта гладила волосы Татьяны, пахнущие лекарствами и крепким табаком, а Татьяна зачем-то рассказывала о своих «девочках» из госпиталя, какие они сперва были бестолковые и какие умницы теперь, обе неловко смеялись и плакали, а Лили молчала и качала головой, и казалась почти зримой тень покойной императрицы над этой троицей. Оля держала руки Афанасия Ивановича и рассказывала ему о своей новой семье, о вечерах в доме Аделаиды Васильевны, а Алексей сидел с другой стороны, положив голову батюшке на плечо. Мария гладила ладони слепого дяди Дмитрия, взахлёб рассказывала ему о своих сыновьях и обещала, что «когда всё закончится», они все поселятся в одном большом доме, а дядя Георгий, переводя взгляд с одной группы на другую, всё только потрясённо повторял: «Невероятно, невероятно… Верно, я вижу предсмертный бред, но только бы он не прерывался ни на миг…»