Выбрать главу

- Сумасшедший ты, Пашка…

- Как есть сумасшедший. Так что уж прости. Ждать больше не хочу, мне важно, чтоб определённость была. Если под пулями буду помнить, что дома меня жена ждёт - так меня, поди, и пули старательнее обходить будут.

Царевна спрятала зардевшееся лицо на груди своего солдата. Смешной, такой смешной… Такой разумный, рассудительный вроде, и такая наивная вера, что мужа у жены смерть вернее не посмеет отнять, чем жениха у невесты. Но сумасшествие заразным бывает. С одной стороны, вроде как, они как дети малые себя ведут… С другой стороны - про семейную жизнь ведь, не про одну только любовь речь. Пашка столько ей твердил, что революция для того и была, чтоб всем свободу дать, так вот и она теперь свободная, обычная гражданка, и замуж может выйти, когда и за кого пожелает… И если подумать - хоть и страшно немного, что Пашке может за такую дерзость тоже по шапке прилететь, но с другой стороны, не хотели б этого совсем - не послали б его с нею - то это хорошо даже… Это ведь своего рода защита ей, неравный брак - и больше она ничему ни для кого не наследница. Ну, а матушка… покричит и поймёт. Если не на словах своей дочери счастья хочет, то поймёт. С ближайшего кривенького деревца вдруг с хриплым карканьем сорвалась ворона, пронеслась низко, едва голову не задев, и словно пахнуло горьким, нехорошим воздухом того болота, где они чуть не увязли… Мария замахнулась на неё: кыш, проклятая. Не порти. Да в самом деле, тут Пашка прав, вера верой, а суевериям в жизни точно не место, от этого-то избавляться надо. Просто птица, сидеть ей на ветке надоело, вот и спорхнула. Никакого дурного знака. Хватит дурного.

Мария стала первой из сестёр, кто устроил свою личную жизнь. В ту же неделю они продали злополучную брошку - очень удачно, местному попу. Поп, чувствовала Мария, сперва хотел выпросить вещицу просто в дар церкви, но приглядевшись, решил, что запрошенных за неё денег ему отдать не жаль. А ну как молодые пойдут, продадут её где в другом месте… Поженились они в начале августа, потом у них было лучшее в мире свадебное путешествие - в ближайшую деревню на помощь в уборке урожая, потом нашли и постоянную работу в городе, отдали в школу братишек и старшую из сестрёнок, и даже на нехитрое хозяйство находилось время…

========== Июль-конец 1918, Ольга ==========

Вот от этих пор особенно простите меня, новгородцы и сыктывкарцы, если таковые среди читателей случайно окажутся)) Ибо что нашёл, то нашёл, с тем и работаю, поэтому неточностей, допущений и откровенного вымысла будет много… Ежели кому-то будет, где поправить и что добавить - выслушаю с радостью)

Июль - конец 1918 года, Нижний Новгород

В городе был мир, но не было покоя. Мир был понятием условным - в городе не слышно было грохота далёких боёв, но война была рядом. Биение её неистового злого сердца хоть и не заглушало стука собственного, но было слишком близко, ощущалось слишком явственно, рождая поминутно тягостную дрожь, болезненное ощущение зыбкости, иллюзорности безопасности. Эти мысли не забирали покой полностью, но они всечасно напоминали, насколько он не вечен.

Аделаида Васильевна ежедневно изучала новости с фронтов - какие доходили. Она не имела политических предпочтений, не желала с определённостью победы той или другой стороне, она просто хотела, чтобы этот кошмар поскорее закончился. Фёдор Васильевич политические предпочтения имел, но предпочитал о них не распространяться - не столько потому, что опасался возможных последствий, сколько потому, что считал болтовню пустым и вредным делом. Себя он считал человеком слишком мелким, чтобы сколько-нибудь качественно влиять на судьбы страны. Аделаида Васильевна с дочерью и единственной служанкой так и остались в его доме - он сумел настоять. Совершенно нет никакого резона покупать отдельный дом, когда в его доме есть пустующие комнаты, тем более что сейчас как раз такие времена, когда семье лучше держаться вместе. Аделаида Васильевна подумала и сдалась - здоровье, несмотря на нестарый ещё возраст, не внушало ей радужных надежд, и вести хозяйство, даже самое скромное, было бы затруднительно… Ольга позже думала, как сильно влиял на принятие окончательного решения единственный сын Фёдора Васильевича Андрей.

Андрею было около тридцати, он был весьма хорош собой, удавшись лицом в большей мере в свою покойную мать, но при том имея в волнах сочных, старинного золота кудрей и рисунке бровей некоторое парадоксальное сходство с Ольгой, что заставляло Аделаиду и Фёдора умилённо вздыхать, глядя на склонённые рядом головы их детей. Будучи демобилизован после ранения ещё в самом начале войны, Андрей применил себя, как считал и он сам, и отец, с пользой не меньшей, трудясь инженером на «Нижегородском теплоходе». В свободное время он был одним из центров притяжения местного «благородного общества», собирая в доме отца, пустующем и тихом после смерти его матери и сестры, скончавшихся в один год от чахотки, любителей музыки и литературы. Игрались избранные произведения - при чём репертуар был достаточно широкий, иногда устраивались танцы - балами это назвать, конечно, в полной мере было нельзя, либо же просто играли в карты, пили чай и вели разговоры об искусстве. Сам Андрей превосходно играл на рояле и немного пел, стесняясь сорванного после тяжёлой простуды голоса, сочинял стихи, но читал их редко, только если к хору упрашивающих барышень присоединялся какой-нибудь достаточно солидный мужской голос - ибо похвалу из женских уст Андрей понимал исключительно как лесть, его, автора, расхолаживающую, сам рисовать не умел, но в живописи разбирался превосходно. Так же увлекался он фотографией, и в этом деле имел успехи. Это было первое, на чём сошлись они с Ольгой - он был приятно удивлён, встретив в её лице девушку, интерес которой простирался дальше желания быть запечатлённой на фотоснимке, которая с удовольствием фотографировала сама и более того - знала весь процесс обработки плёнки и фотопечати. Отныне маленькая комнатка с наглухо задёрнутыми плотной чёрной материей окнами перестала быть безраздельно его царством.

- Я удивлён, однако же, что при этом у вас так мало собственных снимков, - сказал однажды он.

- Это прискорбно, но естественно, - пожала плечами Ольга, внутри себя горя стыдом за свои следующие слова, - ведь снимала в основном я.

Та коллекция снимков дома в Омске, сада и некоторых городских видов, которую Ольга теперь выдавала за свою, частью была сделана сослуживцем покойного Савелия Игнатьевича, частью подарена ещё одним знакомым семье фотографом. Снимки настоящей Ирины, действительно немногочисленные, Аделаида Васильевна уничтожить, разумеется, не решилась бы, но спрятала достаточно надёжно от посторонних глаз. Миру было явлено лишь несколько - и только два из них были подлинными, при чём на одном не видно было Ирининого лица, там она была склонившейся над отцовской могилой в годовщину его смерти, второй же качества был такого, что при желании молодой девушке на нём можно было приписать любые черты. Ольга с улыбкой вспоминала историю трёх других - среди них несомненным шедевром был тот, что считался первым семейным снимком, где вся маленькая семья была заснята на фоне светлой стены гостиной, торжественно сидящими на стульях с высокой спинкой - родители по краям и юная Ирина в середине. На втором Ирина уже отдельно с покойным отцом, тогда уже сильно болеющим, он положил обе руки ей на плечи. На третьем Ирина у рояля, в пол-оборота к объективу. Ольга многократно, за время дороги, брала в руки эти снимки, вглядывалась в них и пыталась постичь, как же такое возможно было сделать. Даже зная стопроцентно, что снимки поддельны, она готова была сама поверить, что когда-то была знакома с покойным господином с круглым, несколько безвольным, тронутым муками болезни лицом, и бывала в этой гостиной со светлыми обоями, цвет которых она знала лишь по рассказам Аделаиды Васильевны. В день их отъезда, невероятно счастливый, что успел, прибежал мальчик-посыльный и принёс в свёртке эти три снимка.

- Просто, понимаете, там подумали - с остальными ладно, там семьи попроще, а тут если фотокарточек не будет - это странно. Ну вот, ваши обе матери дали снимки, ваши и настоящей Ирины…

Он искренне насладился шоком - и её, и Аделаиды Васильевны, и охотнейше объяснил - как вырезали, приклеивали, переснимали, ретушировали, чтоб незаметно было вклейку, потому что, во-первых, и самому хотелось похвастаться, потому что тоже ведь помогал, пальцы-то у него тоньше, ловчее для такой ювелирной работы, и потому что под эту беседу попутно употребил ватрушку и три пряника. Ну, фото как раз удачно подобрали, одной размерности, и свет одинаково падал… Яков Михайлович среди всего прочего в своей бурной жизни держал фотомастерскую, и дело это для него хоть не рядовое, но посильное…