В общем, друг ее нянчился с ней постоянно, разгребая ее непрекращающиеся головняки. И только один раз они поругались «насмерть», вернее, он на нее обиделся не на шутку.
— Слушай, ты можешь в аптеку съездить, у меня температура под сорок, не хочу «скорую» вызывать, — он позвонил ей уже в полночь.
Конечно, она не спала, сидела на маникюре.
— А у тебя поближе никого нет? У меня еще ногти не высохли. — Услышав его мат из трубки, она добавила: — Давай я минут через сорок освобожусь, наберу тебя. Если никого не найдешь, я приеду.
Трубку он больше не снимал — ни через сорок минут, ни через день, ни через неделю. И каждый раз, увидев ее в ресторане или клубе, демонстративно уходил, хотя она и пыталась с ним поговорить. Она звонила ему и на домашний, но жена все время говорила, что его нет дома.
— Ты не знаешь, почему он со мной не разговаривает? — Жена не знала.
Питер, а уж тем более питерская тусовка — это большая деревня, и понятно, что они постоянно где-нибудь пересекались. Она пыталась с ним заговорить — он был «как скала под ветром», ни слова в ответ, даже в глаза ей не смотрел.
В итоге, не понимая толком, в чем, собственно, проблема, она купила огромного белого плюшевого медведя и перекрыла своей машиной выезд с его парковки.
— Ты хочешь, чтобы я твою машину переехал? — он злился, уперев бампер своего «Хаммера» в дверь ее почти игрушечного кабриолета.
— Переезжай, только вместе со мной придется. — Конечно, она его не боялась, а машина застрахована, царапины легко закрасить. — Может, ты мне объяснишь, в чем дело?
Он вышел из своей машины и сел в кабриолет: «Дорогая, мы сколько лет с тобой дружим?»
— Не помню, восемь или девять, а что?
— Я хоть раз на твои просьбы сказал тебе «позвони кому-нибудь другому»?
— Да ты из-за этого обиделся? У меня ногти сушились!
— Ты мой друг! Мне насрать на твои ногти! Ты думаешь, у меня дел не было, когда тебе в три часа ночи надо было срочно в Москву ехать? Или мне заняться нечем — только тебя по больницам таскать и сопли твои выслушивать? Я тебя один раз в жизни попросил что-то для меня сделать! И у меня жена только тебя в дом пускает! А у тебя ногти, п.…, как это важно!!!! — он хлопнул дверцей.
— Прости меня, пожалуйста, я такая дура, эгоистка, прости… — Нельзя сказать, что она чувствовала себя совсем уж виноватой, но терять друга она не могла из-за этого.
Еще немного подувшись, через пару месяцев он ее простил.
— Ты как наркотик. Сам не понимаю, вроде злюсь на тебя, косячишь постоянно, а неделю не созваниваемся — и плохо мне.
Глава 22
Она встречалась с другом нечасто, пару раз в месяц, но они постоянно звонили друг другу.
— Я понимаю Хасана, ему тяжело. Но ты же взрослая, порви с ним раз и навсегда, порви! Я уже тоже с ним говорил, он меня не слушает. Молодой, наивный…
— Я его не веревками привязала, сто раз говорила, что ничего не получится… — И это было правдой, но ее попытки расстаться с Хасаном заканчивались одинаково.…
Изо всех сил сохраняя безразличное выражение на лице, она объявляла о расставании. Хасан кивал в ответ, прятал улыбку, целовал ее в лоб и уходил. Ненадолго…
— Давай поговорим.
Вещи его так и были повсюду в ее квартире, но телефон она не снимала уже два дня. И вот теперь он стоял за дверью, которую она не хотела открывать.
— Я не хочу говорить, мы уже тысячу раз говорили. У нас ничего не получится, мы разные, я не могу… — У нее стоял ком в горле и щипало глаза. «Господи, ну почему я так размякла … соберись…» — Пожалуйста, уходи.
— Мне надо вещи забрать, открой дверь. — Это было абсолютной неправдой, вещи он мог забрать и без нее, у него и у брата были ключи от квартиры. Нет, так он не мог поступить, ему нужно было, чтобы она открыла ему дверь.
— Я не могу, у меня нет сил… Пожалуйста, не мучай меня, уходи… — она плакала. — Ты не понимаешь, у нас нет будущего, никакого.
— Успокойся, сделай сабур[21]. Давай поговорим нормально, сейчас уже соседи увидят. Или скажи мне, что я тебе не нужен. Открой дверь и посмотри мне в глаза, скажи, и я уйду, обещаю, ты меня не увидишь никогда.
Она не могла. Он был ей нужен. Он, как хирург, взмахнув невидимым скальпелем, вытащил наружу ее сущность, которая была упакована в блестящую упаковку, а внутри оказалась жалким, бездомным котенком. И разговаривая с ней часами, доводя ее до слез от жалости к себе, разбивая ее стереотипы и принципы, он любил не ее успешность и вечную улыбку, нет, он любил ее сломанную, как у столетней старухи, душу. И ничего не просил взамен.