Она надеялась, что в нем говорит лишь юношеский максимализм, но ситуация лишь заходила в тупик, и ей было горько от мысли, что если завтра она примет ислам, то все равно не сможет остаться рядом с ним.
Но, конечно, больше всего ее останавливали мысли о его матери. Они никогда не видели друг друга, но она пыталась представить себя на месте матери. Она бы не смогла принять для своего сына взрослую, избалованную жизнью, с туманным будущим в отношении детей… Она видела все на несколько лет вперед и в этом будущем не находила себе места.
— Ладно, давай закончим, — она не любила эти копания в себе. — Смотри, может, это платье тебе купим? — и они переключились на более понятное — просмотр новой коллекции Fendi[28].
Глава 26
Вереница из автомобилей, обочина, сплошь заставленная машинами. Не много, а просто очень много людей, все нарядные, радостные. Птицы поют, музыка вдалеке играет, воздух лесной и прозрачный, атмосфера праздника. Сразу вспомнился Первомай из детства — лесополоса была рядом с домом, и все после демонстрации устремлялись на пикник.
«Хорошо, что шлепки прихватила — как чувствовала», — она переобулась и наконец-то выбралась из машины.
— Ну что, идем на Сабантуй? — по такому случаю она даже голову покрыла, вняв просьбам братьев: «…вдруг наши родственники будут, и вообще, это же мусульманский праздник».
Подруга, которой она по телефону описывала свой наряд, усмехалась: «Вырядилась, в чалме, еще и брошку нацепила, Шамаханская царица[29], блин».
На самом деле практически все женщины были в закрытых платьях и в платках. Нет, встречались и в шортах, и джинсах, но очень мало, в основном все прикрывались.
Сабантуй был шумный и яркий. Все было очень организованно, уж она-то в этом разбиралась. Это был как мини-город, в каждом квартале которого что-то происходило. Сувенирные лавки сменялись мини-площадками, где мерились силами и боролись все желающие, поодаль за декоративным забором на зеленой лужайке топтались барашки. Тут было и огромное бревно, на котором надо было удержаться и отбиться подушкой от противника, который, в свою очередь, сидел напротив на бревне, тоже удерживаясь лишь при помощи ног. По канату ходили канатоходцы, тут и там танцевали национальные танцы, вокальные группы пели в разных концах, чтобы не мешать друг другу. И сладости, много всяких вкусных сладостей. Все сувениры, кулинарию, плов и еще много вкусностей продавали веселые продавцы в разных национальных костюмах. Люди везде расстилали покрывала и отдыхали, кушали, а некоторые даже спали посреди гудящей праздничной толпы в окружении вековых сосен, на огромной лужайке, наверное, правильно сказать — на огромном поле, заросшем ромашками и синими колокольчиками.
Она так объелась, что даже уже дышать не могла. Но и остановиться было невозможно, до того все было вкусно. Сабантуй, как оказалось, проводился в Питере не первый год, и казалось, весь город был здесь, и не только мусульмане: она даже встретила немало своих знакомых. Даже губернатор была здесь и ходила в толпе чиновников по рядам, пробовала угощения и подбадривала смельчаков на канате и на спортивных площадках.
В отличие от других городских праздников, атмосфера была душевная, как в детстве. «Может быть, потому, что алкоголь на сабантуе не продают ни в каком виде?», — подумала она.
— Салам алейкум, — приветствовали братьев их знакомые, которых оказалось здесь очень много. Они так же здоровались и с нею, и она отвечала под пытливым взглядом Хасана: «Алейкум салам».
Хусейн смеялся: «Вот видишь, ты одета и здороваешься, как мусульманка, ты же нормально себя чувствуешь».
Утром она, правда, выдержала почти битву за свою чалму с изумрудной брошкой.
— Повяжи нормально платок, у тебя все волосы открыты, — кипятился Хасан.
— Я и так закрыта вся с головы до ног! И я видела в кино, как женщины носят чалму в мусульманских странах! — Чалма была хороша, тем более она ее специально для сабантуя заказывала у шляпницы.