— Подрастите немного, тогда приходите, а пока я вас не допускаю. Попадете в восходясий поток, унесет. Где мне потом вас искать? Касы надо было больсе кусать.
А прыжки между тем продолжались. Я ревниво отыскивал среди планеристов маленьких ростом, но таких было немного. На длинном брезенте они укладывали парашюты и шли на построение туда, где на краю поля, разматывая барабан, вытягивая из машины тоненький трос, поднимался вверх огромный серебристо-белый, похожий на гуся аэростат. В тонких своих лапах он держал квадратную корзину с парашютистами. Где-то на полпути к небу аэростат замирал, открывалась крохотная дверка, и одна за другой от нее отделялись крохотные точки. За ними вытягивались белые, похожие на дымки хвостики. Через мгновение они разбухали, расправлялись и, покачиваясь, спешили к земле, как маленькие одуванчики, которых девчонки сдувают, когда гадают на парней: любит — не любит. Но и любовь обходила меня стороной.
Мы договорились с Володькой — в школе скажем, что прыгнули. Но нас быстро разоблачили, и Ольга, с которой я столкнулся на лестнице, отвернула от меня лицо. Что ж, все правильно. Как говорили древние: «Горе побежденным».
В середине мая, когда у планеристов уже вовсю шли полеты, Савватеев узнал, что в Усть-Орду прилетел Ли-2 и можно попытаться прыгнуть там. В выходной день я поехал в Усть-Орду. Аэроклубовский автобус катил по Кудинской долине, теплый степной воздух врывался в окна, но на душе у меня кошки скребли: что же будет на этот раз?
Рядом со мной сидела рыжеволосая, с веселой челкой, лет двадцати девушка. Она смотрела в окно, ветер облюбовал ее голову, концы волос хлестали меня по лицу. Я крутил головой, прикрывался рукой, поворачивался затылком и уже хотел было встать, но она, догадавшись, собрала волосы в пучок, заколола шпилькой, извиняясь, улыбнулась и, положив руку мне на плечо, низким голосом негромко запела:
Песню тут же подхватил весь автобус. Сконфуженный от такого откровенного ко мне внимания, я хотел сбросить руку, дернулся, но девушка располагающе улыбнулась, — мол, чего хмуришься, смотри веселее. И я, натолкнувшись на ее ласковый понимающий взгляд, притих, стал запоминать слова. Со мной всегда так, услышу новую песню, понравится она, и, кажется, становлюсь владельцем целого состояния. Про себя уже представляю, как возьму гитару, приду в школу и запою эту песню. Уж тогда точно Ольга будет сражена наповал. Эх, только бы прыгнуть!
Вообще, у каждой судьбы есть свои сторожа. Надо же было такому случиться, — на аэродроме опять оказался белобрысый инструктор, тот самый, который прогнал нас с Володькой. Меня он узнал сразу же.
— Мы же, кажется, договорились, — хмуро сказал он. — Подрастесь, тогда приходи. А сейсас давай, давай — марс отсюда!
Уж не везет так не везет. Нужно было дождаться, когда пойдет автобус обратно в город. Я ушел за палатку, лег на траву и стал смотреть в небо, туда, где, набирая высоту, кружил самолет. От него отделялись крохотные точки, над ними вспыхивали белые купола парашютов и неслись к земле. Все просто, снизу вверх и потом обратно, как круговорот воды в природе. Здесь меня и разыскала рыжеволосая, присела рядом, глянула в упор:
— Ну чего, летчик-перелетчик, пригорюнился?
— А чего он привязался, — обхватив руками ноги, шмыгнув носом, сказал я. — Что я, маленький? Да если он хочет знать, я метр шестьдесят пять беру. Пусть попробует взять столько же. «Касы мало ел»…
И я вдруг понял: о том, что я ловкий и удалой, знает лишь мой отец, да, пожалуй, еще учитель физкультуры Николай Павлович Гришкевич. Остальные судят по росту и одежонке. Потом я не раз убеждался: на танцах девушки в первую очередь больше доверяют своим глазам, ну прямо как на рынке, когда выбирают яблоки, идут с теми, кто покрупнее и подлиннее.
— Там маленько повыше, — показав глазами вверх, откуда падал на землю гул мотора, сказала рыжая. — Не сдрейфишь?
— Вот еще. Что я, не мужик?
— Ну коли мужик, тогда оставайся, завтра прыгнешь. Группу буду выпускать я.
Мысли у меня забегали туда-сюда: а вдруг опять все сорвется, завтра в школе контрольная по математике, не приду — Клара убьет. И дома не знают, что буду ночевать на аэродроме.
— Останусь, конечно, останусь, — быстро проговорил я. — Во сколько встать?
— Часов в пять. Только смотри, не проспи. Я в крайней палатке живу. Вот что, ты приходи, будем чай пить. Меня, на всякий случай, Тамарой зовут. — Она поднялась и, покачиваясь, пошла к себе, в синем комбинезоне, крепкая, ладная, уверенная в себе.