…Кажется, уже нашел нужный оттенок, но нет, снова не то… небо до конца никак не удается передать. Пожалуй, на сегодня надо заканчивать.
Павел Иванович, храня молчание, стал складывать кисти и тюбики с красками. Дед зашевелился и, кряхтя, заговорил:
— Вот ты спрашиваешь, где зиму провожу… То с бабкой моей, а коли заист меня поедом, дык… то хожу куды глаза глядят… кормлюсь у сторонних людей. Што мне старику? Самое малость надоть… я сам не напрошусь: коли предложит што добрый человек старику похлебать — благодарствую его, а коли забудет — так и на водице спасибо… Душа-то живая, она добрым словом держится… Вот и тянет на людей-то, а то тоскливо иногда на душе-то… Тута вон добрые люди — Лепольдий Фомич да его благоверная Лизавета Капитонна, — на заросшем лице деда заиграла улыбка. — Добрые оне люди.
Павел Иванович посмотрел на часы. Приближалось время намеченной встречи с Леопольдом Фомичом.
— Вижу, сынок, тебе идтить надо… Да и я пойду, — кряхтя, старик поплелся по каменистой дороге в сторону гостевого дома. Павел Иванович еще некоторое время задумчиво смотрел в сторону далеких, голубых вершин, затем и сам направился к гостевому дому.
Вернувшись в гостевой дом, Павел Иванович постучал в административный номер. Ответа не последовало. Со стороны кухни доносились звуки музыки. Он спустился. Елизавета Капитоновна занималась приготовлениями к ужину.
— Как устроились, Павел Иванович?
— Спасибо, все замечательно… а Леопольд Фомич еще не вернулся?
— Сама жду с минуты на минуту.
Павел Иванович поднялся в свой номер, открыл дорожную сумку и, бережно достав из-под одежды игрушечного белого кролика, размером чуть больше ладони, посадил его на подоконник.
— Надеюсь, тебе здесь понравится, хотя… вид из окна не очень…
Потом опять вернулся к сумке и достал со дна кожаный, местами потертый от времени альбом. Сел в кресло, положил альбом на колени, поглаживая его гладкую поверхность. Размышляя, погрузился в себя…
Стук в дверь прервал его раздумья. Он быстро вернул альбом под одежду на дно сумки и открыл дверь.
— Добрый вечер, извините, если заставил вас ждать, — бодрый голос сопровождал появление Леопольда Фомича. — Если не возражаете, мы могли бы пройти в альпийскую комнату. Это — хорошее, уединенное место, где мы сможем обсудить сделку. Жду вас в холле.
Закрыв за Леопольдом Фомичом дверь, Павел Иванович обернулся к сумке, снова осторожно вытащил альбом и, бережно завернув его в пакет, вышел в холл. Мужчины поднялись по лестнице на небольшую площадку второго этажа. Отперев массивную деревянную дверь, они оказались в круглой мансардной комнате, окруженной по периметру окнами. Свет солнца, медленно погружающегося за вершину Медвежьего хребта, окрашивал стены в золотисто-оранжевые тона. Создавалось ощущение, будто комната излучает мягкий, теплый свет.
— Как вам моя альпийская комната? Посмотрите, какой отсюда открывается вид на хребет.
— Вижу, вижу… так сказать, какие перспективы можно извлечь из этой панорамы. Достаточно бросить несколько мимолетных взглядов, и в памяти запечатлеется этот вид. Позже, в городе, останется только воспроизвести увиденное на холсте…
— В вас говорит художник. А я в душе философ… люблю посидеть здесь вот именно в эти часы, наблюдая, как солнечный диск медленно опускается за хребет. Я стараюсь каждый вечер поймать этот момент. Все треволнения дня уносятся прочь. Посмотрите… у вас не создается ощущение, что вы как будто и сами находитесь вне Вселенной, парите вместе с солнцем на некой вершине мира? У Шекспира где-то есть строчки: «О, ты — властелин мира, и горы склоняются к твоим ногам, и солнце благосклонно дарит тебе свой свет…».
— А небо… — Павел Иванович, прищурившись, смотрел вдаль. — Постоянно меняются оттенки его цвета и вершины хребта…
— Вот этот миг! Смотрите… все! Последний краешек солнца скрылся за каменной грядой. Но, как светла полоса неба над вершиной…
— Это самый трудный аспект работы художника — постоянная изменчивость натуры. Еще пять минут назад перед нашими глазами была совершенно другая картина.
— Можно сфотографировать, а потом неспешно переносить изображение на холст.
— Конечно, можно… Да, я так иногда и поступаю, ну… в зависимости от внешних обстоятельств, так сказать, но… понимаете дух момента, вот эта аура, которая тебя окутывает, она же питает творчество. Картина получается вдохновленной, она живет моментом творения, она им дышит.
Небо окрашивалось в фиолетовые тона, когда Леопольд Фомич заметил: