Вернемся к нашему вновь прибывшему горному страннику. Будучи облаянным Буяном, он оказывался в центре двора и по мощеной гравием дорожке подходил к одноэтажному дому, внешний вид которого наводил на мысли о недавно проведенном капитальном ремонте. Крытую красной металлической черепицей крышу венчала круглая деревянная мансарда, в виде башни устремляющаяся вверх остроконечным шпилем.
Пройдя через террасу, горный странник ступал в небольшую прихожую, где его взору открывался просторный холл. Посередине, на мягком ковре, удобно расположились небольшой диванчик и стоящий перед ним столик. На лакированной поверхности столика можно было бы увидеть поле для игры в шахматы, если дать себе труд убрать постоянно находящиеся на нем газеты и журналы, претендующие на внимание своими яркими обложками. Подобранные в тон темно-синим обоям голубые занавески на окнах создавали приятный для глаз полумрак и ощущение прохлады.
Отсюда хозяйка гостевого дома могла провести горного странника в один из шести выходящих дверями в холл номеров или, по его желанию, показать ему путь в столовую, куда вела деревянная лестница со слегка поскрипывающими ступеньками. По ней горный странник, вслед за хозяйкой, спускался вниз. Его взору открывалась комната, где большой биллиардный стол и жавшиеся к стенам стулья с уважением взирали на картины с изображением морских пейзажей. Здесь царили полумрак да тонкий слой пыли, осевший на тяжелых рамах картин.
Побродив по биллиардной, где все дышало тишиной и покоем, проголодавшийся странник попадал в столовую. Здесь от полумрака не оставалось и следа. Струясь из множества ламп, свет отражался от белых панелей стен, играя и переливаясь на чинно выстроившихся в ряд чайниках, сахарницах, солонках и других столовых предметах рангом пониже. А хозяйка исчезала за дверью кухни, в которую можно было попасть только из столовой, откуда вскоре появлялась вновь с подносом блюд, манящих горного странника всевозможными ароматами. И именно в этой кухне и происходил описанный выше диалог.
Стояли последние деньки уходящего лета. Ночами уже примораживало. Утренний воздух приобретал тот неповторимый аромат и бодрящую свежесть, характерные для приближающейся осени. Где-то в дальнем конце поселка хрипло прокричал первый петух. Ненадолго воцарилась тишина. Но вот уже второй, а за ним и третий петушиный крик нарушили прозрачную хрупкость раннего утра. Петушиный хор поддержал короткий, отрывистый собачий лай.
— Буян проснулся. Может, кто-то приехал, Лео?
— Нет, милая Лизи. Выскажу гипотезу, что это Муза отправляется на травяное пропитание.
Глядя на свежее румяное лицо женщины, обрамленное светлыми волнистыми волосами, тонкую полоску губ, в уголках которых играла легкая улыбка, и большие выразительные серые глаза, трудно было поверить, что ей недавно исполнилось пятьдесят лет. Белый передник туго обтягивал голубую блузку и серую длинную юбку, подчеркивая все еще стройную фигуру. Она позволила себе только одну временную слабость: в отсутствии постояльцев или, как она называла их — гостей, надеть мягкие розовые тапочки.
Рядом с ней, за небольшим кухонным столиком, сидел мужчина, неспешными глотками наслаждающийся чашечкой кофе. Он еще не вышел из того переходного периода, который отделяет мужчину «еще ничего» от «уже пожилого человека». Для своих пятидесяти восьми лет он сохранил живое выражение лица. В его проницательных, с мягким прищуром глазах до сих пор искрился огонек любви к жизни, пронесенный через невзгоды и потрясения. Припорошенные сединой волосы, высокий лоб, горделивая прямая осанка… Когда-то он был красив. Сейчас же его внешность без сомнения можно было назвать благородной. Свою спутницу жизни он называл Лизи, слегка напевно, придавая голосу нотки мягкой задушевности. Она отвечала ему выразительным взглядом, в котором, в зависимости от обстоятельств, сквозили нотки иронии, укора или нежности.
С улицы послышались собачьи поскуливания, перешедшие в протяжные завывания.
— Лео, что-то Буян в последнее время стал вставать с петухами…
— Да… «стало неспокойно в Датском королевстве». Иду! Судьба меня зовет!
И Лео, а точнее Леопольд Фомич, хлопнув себя по коленям, решительно поднялся.
— Покормишь Буяна, отрегулируй водонагреватель. Сегодня потребуется много воды! — крикнула ему вслед Лизи, а вернее — Елизавета Капитоновна.
Покинув кухню, Леопольд Фомич прошел на лестницу, ведущую в холл. Он любил эту лестницу, по какой-то непостижимой случайности избежавшую руки плотника во время недавнего ремонта дома. Ее поскрипывающие ступени, перила, испещренные маленькими трещинками, навевали на него сладкую грусть, грезу о старом как будто бы их с Лизи доме, где живут тишина и любовь… Он всегда останавливался на этой лестнице, поглаживал рукой ее шершавые перила, принюхивался, вдыхая запах старого дерева… И в это утро его взгляд, пропутешествовав по перилам, остановился на паутинке. Он уже хотел смахнуть ее рукой, но ахнул, замерев: сквозь окно биллиардной солнечные лучи играли на сетке паутинки радужными переливами. Занесенная над ней рука опустилась, и Леопольд Фомич осторожно прошел мимо.