- Конечно.
- Ну, тогда давай помиримся. Дядя Фриц, у меня будет новое платье. Мама сказала, что ты поможешь нам выбрать материю. Согласен?
- Безусловно. Тебе нравится васильковый цвет?
- Васильковое у меня уже есть.
- Тогда - белый шелк…
- О, белое…
- Ну. тогда тончайший батик на черном шелковом чехл е - и совершенно необычайный фасон. Рукава в виде крыльев бабочки и так далее. Я нарисую.
- О да, о да…
- Vanitas vanitatum[7] - вздохнул Фрид. - Чем была бы женщина без платьев…
- А мы и так бываем без платьев - на пляже…
- Опять туда собираетесь, дети мои?
- Да, дядя Фриц, уже совсем тепло.
- Вот и прекрасно! Солнце делает чистыми и тело и душу.
- До свиданья, дядя Фриц.
- Побудьте со мной еще немного, детки.
- Нет, тебе же нужно работать. До свиданья… До свиданья…
И Паула, пританцовывая, выскочила за дверь.
- Наш местный смерч! - промолвил Фриц. - Нынче Общество красивых национальных традиций устраивает вечер старинных хороводов. Сходите туда.
- Хорошо! До свидания, Фриц.
Фрид широким шагом пустился вдогонку Пауле.
В комнате воцарилась тишина.
Солнце светило в маленькое окошко в крыше и рисовало на полу золотистые крендели. Фриц набил табаком трубку. Потом поставил на стол металлическую пепельницу тонкой чеканки, похожую на греческую чашу, раскурил трубку и стал глядеть сквозь голубые кольца дыма.
В тот прощальный вечер они с Лу пили пурпурное вино из этой мерцающей чаши, потому что у него не было бокалов, - да они в них и не нуждались, когда Лу по дороге в церковь на церемонию обручения еще раз забежала к нему, обняла его и зарыдала: «Я не могу… Не могу, любимый…»
Тут и у Фрица из глаз полились слезы, и он выдавил:
«Оставайся… Оставайся со мной…»
Тем не менее они расстались - пришлось расстаться.
В тот вечер, переполненные чувствами от этой прощальной встречи, они подняли золотистую чашу с искрящимся вином к звездам и прокричали им о своей любви и своей боли.
Фриц отложил трубку в сторону и пошел в мастерскую. Вытащив подрамник с холстом, он начал писать. Час проходил за часом - Фриц ничего не слышал, так погружен был в свою работу. Наконец сгустившиеся сумерки вынудили его отложить кисть. Он провел ладонью по лбу и оглядел сделанное. Потом с довольным видом отодвинул мольберт, насвистывая, взял трость и шляпу и вышел на вечернюю улицу.
Каштаны мирно покачивали кронами.
Спустя час Фриц вернулся. Он зажег лампу и принялся просматривать номера журнала «Красота».
За окном на землю медленно опускалась ночь.
Несколько чудесных фотографий обнаженного тела чрезвычайно пришлись ему по вкусу.
Вдруг в дверь постучали.
Он решил, что это кто-нибудь из его юных друзей.
- Прошу.
На пороге выросла высокая элегантная дама, и чистый дрожащий голос сказал:
- Добрый вечер, господин Шрамм.
Фриц вскочил.
- Сударыня, как я рад…
- Я вам не помешаю?
- Только в том случае, если сразу же захотите уйти.
- Значит, не мешаю. Вы мне столько рассказывали о своем Приюте Грез, что меня разобрало любопытство…
Она сбросила шелковый плащ на руки Фрица и огляделась. А Фриц залюбовался ею. Тонкий шелк мягкими складками ниспадал с ее высокой фигуры. Беломраморная шея гордо вздымалась из глубокого выреза платья, легко поддерживая красивую голову с копной темных волос. На шее поблескивала нитка матового жемчуга.
- Вы ничуть не преувеличили, господин Шрамм, эта комната и впрямь приют грез. Тут так уютно и покойно. Я не выношу бальных залов, залитых светом множества свечей. Так что здесь мне вдвойне приятно.
Фриц пододвинул гостье кресло, и она небрежно опустилась в него.
- Нынче вечером я угощу вас чаем с английскими бисквитами. Только не возражайте! А потом - никаких конфет, зато - представьте себе! - вишни, уже сейчас, в мае. Один друг прислал мне сегодня утром посылку из Италии. Затем выкурим по сигарете. Согласны?
Она кивнула и с удовольствием следила за его приготовлениями.
- У вас здесь все дышит покоем, господин Шрамм. Нынче это большая редкость. Все гонятся за счастьем и золотом, что отнюдь не одно и то же. И тем не менее, в конечном счете, зачастую - одно и то же. Вы нашли свое счастье, господин Шрамм?
- Я не знаю, что такое счастье, особенно если иметь в виду расхожее обывательское понятие: истинное счастье - в довольстве. Это, конечно, верно - но только в среднем. Для нас, людей с чувствительной нервной системой, с особым душевным складом, я бы сказал так: истинное счастье - это мир в душе! Это почти то же самое и все же совсем другое. Довольство может быть просто так, само собой, без борьбы, без особых усилий. И даже большей частью так оно и есть. Мир в душе обретаешь только после борьбы, после жестоких боев и блужданий. Ясное понимание своего «я»…
- Оно есть у вас, господин Шрамм?
- Я сейчас скажу, сударыня, хотя мир в моей душе отнюдь не золотой. Скорее, смутно-фиолетовый, меланхоличный… Но все-таки мир.
- Когда его обретаешь?
- Когда находишь путь к себе.
- Это трудно?
- Это - самое трудное!
Женщина кивнула.
- И требуется еще одно: оставаться верным самому себе.
- Но это невозможно, господин Шрамм.
- Возможно, если владеешь своей душой.
- Тогда нужно стать отшельником. А разве это достижимо, когда живешь среди людей?
- Не просто достижимо, а так оно и есть. Если у тебя
своя интонация, своя песня, свой тон - ты и есть такой человек.
- Но в обществе подобных людей не найдешь. Там есть
остроумные, утонченные, хорошо воспитанные, но Человека с большой буквы там нет.
- Неужели в самом деле все так плохо? Может быть, нужно приложить немного усилий? Правда, такие люди не всегда самые интересные и выдающиеся…
Женщина задумчиво взглянула на него.
- Вы совсем не такой, господин Шрамм.
- С каких это пор дамы стали говорить комплименты мужчинам?
- Это не комплимент. В ранней юности я мечтала о таком друге, как вы. Вероятно, тогда многое вышло бы по-другому.
- Я люблю - и этим все сказано.
- Любите?
- Правда, не в общепринятом смысле. Я люблю все: природу, людей, деревья, облака, страдания, смерть. Одним словом - жизнь! Я - оптимист и экстремист любви.
- У вас было мало разочарований…
- Очень много!
- И тем не менее?
- И тем не менее!
- Странно…
Лампа начала потрескивать. Фриц взял серебряное блюдо с вишнями и поставил его перед дамой.
- Нынче вечером вы не играете, сударыня?
- Завтра начну. Видите ли, именно поэтому я и подумала о вас и решила вас навестить…
Женщина вынула из сумочки программку и протянула Фрицу. Он прочел вполголоса: «Богема» - опера Россини. Мими - Ланна Райнер».
- Да, я должна петь партию бедной маленькой Мими.
На генеральной репетиции сегодня я очень живо вспоминала вас и ваш Приют Грез. Наши актеры нынче - уже совсем не богема. Они хорошо воспитаны, очень корректны, весьма добропорядочны, а у вас я все еще ощущаю некоторый налет эдакого…
- Вы играете завтра в «Богеме», - мечтательно протянул Фриц. - Я долго не мог слушать эту вещь, потому что она меня слишком брала за живое. Там изображена очень сходная судьба. - Он кивнул на красивый портрет на стене. - Но завтра я обязательно пойду.
- Я очень рада. Может быть, вы потом скажете мне свое мнение?
- Когда это можно будет сделать?
- В тот же вечер.
- Но вы же наверняка приглашены?
- Да, это правда - даже всей мужской частью местных сливок общества.
- Значит…
- Вовсе нет! Эти пошляки мне отвратительны. Я хочу наконец беседовать с настоящими людьми. А говорить комплименты всякий мастер. Цель всегда крайне эгоистична и насквозь видна. Терпеть их не могу! - Она встала. - Значит, около десяти у малого входа.
Фриц поцеловал ей руку
- Благодарю вас за это.
Она странно взглянула на него.