«Вот проклятие!» — мысленно выругался Менкар, но отступать было некуда.
— Смею предложить вашему сиятельству, — начал он, — несколько диковин, о которых я и сообщал вам в письме, — продолжал Менкар как ни в чем не бывало и подозвал служителя, стоящего у дверей.
Менкар поставил шкатулку на стол, открыл замочек и откинул крышку. На синем бархате лежали несколько причудливых раковин, раскрашенных самой природой во все краски радуги.
— Боги! Что за прелестные создания! — искренне восхищаясь, воскликнул князь. Он взял из шкатулки одну из раковин и повернулся к свету, рассматривая ее с детской непосредственностью.
Ученый секретарь вообще-то был совершенно чужд естественнонаучного любопытства и интересовался только королевой наук — математикой, но счел вежливым восхититься вместе с князем формами и цветами, которые порождает порой природа. Возбужденный же увиденными диковинами князь пожелал поподробнее расспросить молодого человека и, не желая отнимать у ученого мужа драгоценное время, пока будет любоваться сими творениями натуры, выразил мнение, что поговорит с молодым человеком наедине, с его, разумеется, секретаря, разрешения. Тот не посмел возразить и, сославшись на неотложные дела, удалился.
Когда секретарь вышел, интерес его высочества к диковинам как-то сразу пропал. Опустив на стол раковину, он серьезно посмотрел на Менкара и произнес негромко:
— Я тоже не очень верю в драконов, молодой человек. Однако, полагаю, что вы мне можете поведать нечто более любопытное о той стране, в которой вы их не заметили.
Менкар снова внутренне осенил себя знамением и, медленно достав из кармана, положил на стол второе из принесенных с собой им писем.
Князь мельком глянул на стол и вновь поднял глаза на Менкара.
Менкар смотрел на князя столь же прямо. Только в его глазах была еще и затаенная, едва ощутимая грусть,
Прежде он ожидал, что в эту минуту почувствует, как дрожат его поджилки, однако сейчас он не ощущал ничего подобного — просто спокойствие, почти неестественное спокойствие и почти постороннее ожидание. Как будто он был зрителем, а не одним из действующих лиц этой сцены.
Князь наконец протянул руку и взял конверт. Конверт носил на себе видимые следы долгого путешествия: уголки были помяты и, как ни берег его Менкар, в некоторых местах засалился и покоробился от влаги. Печать, однако, была цела. Князь внимательно рассмотрел ее, конечно же, узнал герб на оттиске, аккуратно сорвал и вскрыл конверт.
Читал он с непроницаемым лицом, как будто каждый день приходилось ему читать письма из далекого Таласа от изгнанника принца Сабика, а дочитав, поднял глаза и, прежде чем что-то сказать, долго смотрел на Менкара.
Обратись Менкар с подобным письмом к кому-то иному, тот мог либо счесть подобное послание за провокацию, либо склонением себя к предательству, либо… Конец для Менкара был бы один и тот же — неизбежная смерть после долгих и мучительных пыток. Князь Алараф Садалмелик, отец Князя-Сенешаля, провокации мог не опасаться, что же до предательства, то на это у него был св,ой взгляд.
— Довольно неожиданно, — сказал князь, когда пауза уже затянулась настолько, что Менкар готов был сам что-то предпринять, чтобы прервать становящееся невыносимым ожидание; помолчал и добавил: — Вы храбрый человек, господин Аламак.
Менкар чуть поклонился затекшей от напряжения спиной. «Ох как хорошо-то», — подумал он, незаметно разминая поясницу.
— Занятно, — повторил князь. — Это на службе… э-э-э… — он замялся, не желая называть имя Сабика, но тут же нашелся, — моему кузену вы разбогатели так, что можете позволить себе заниматься науками?
— На этой службе не разбогатеешь, ваше сиятельство, — ответил Менкар. — Князь и его офицеры получают от… от правительницы небольшой пенсион. Это позволяет… ну, по крайней мере, не голодать и не ходить в обносках. А я вдобавок нанялся матросом и плавал вдоль всей Стены.
— Матросом? — удивился князь. — Вы же отставной офицер.
Менкар улыбнулся.
— Службы, достойной офицерского звания, мне в Таласе не найти, — объяснил он. — А я не гордый. Мое дворянство недавнее — в роду дворяне только дед и отец. И у нас, краевиков, работа не позор. Сам землю не вспашешь — без хлеба останешься. На Краю Земли батраков мало, каждая пара рук на счету.
— Значит, это матросское ремесло принесло вам состояние? — не унимался князь.
— Мы, краевики, искони понемногу промышляем контрабандой, — без тени смущения признался Менкар, — а„в самом Таласе контрабанда — вполне законный промысел. Когда я оказался в Таласе, у меня открылись исключительные возможности по этой части. Большие, чем у краевиков, и большие, чем у тала-cap. Грех было не воспользоваться.
Князь взглянул еще раз на письмо, которое продолжал держать в руках.
— Я дам вам ответ завтра, — сказал он.
Менкар встал из кресла и поклонился. Он понял так, что аудиенция закончена.
Но князь вдруг остановил его привычно властным жестом руки.
— Впрочем, нет. — Князь тоже встал. — Зачем откладывать! Подождите несколько минут.
Он перешел за письменный стол, выбрал лист тонкой прочной бумаги и стал исписывать его мельчайшим бисерным почерком, весьма странным у человека столь высокого ранга, кому не пристало экономить бумагу.
Менкар ожидал, что ответ не будет пространным: Сабик в своем письме просил всего лишь о моральной поддержке определенных кругов в том случае, если он надумает вернуться в Империю. Просить князя о чем-либо большем, например, о политической поддержке, он не мог — попросту не имел права.
Князь тем не менее писал подробно и обстоятельно, как будто признавал за Сабиком право требовать у него отчета и даже помощи. Князь писал, что признает право Сына Императора настаивать на том, что действия Садалмеликов являются открытым мятежом, и право князя Сабика, как Сына Императора, бороться с мятежниками. Даже теперь, когда мятежники победили, действия князя Сабика вовсе не могут считаться неза конными и таковыми не являются; ведь следует помнить, что Сабик охранял права Наследника — что с того, что Наследник исчез? Князь, как и Сабик, выражал надежду, что Наследник и прятавшая его княжна Сухейль Делено найдутся, и ободрял Сабика тем, что в Столице, а также в центральных и восточных областях все больше и больше видных людей склоняются к тому, что Садалмелики не имели права затевать переворот и узурпировать власть Императора, воспользовавшись смутой. Более того, добавлял князь, его сын, Князь-Сенешаль, разделяет это мнение и вынужден был лишь в силу сложившихся обстоятельств уступить требованиям родни и занять место у трона не из корыстных соображений, а только чтобы предотвратить дальнейшую смуту, грозящую не только гражданской войной или иными потрясениями, а, возможно, и развалом или захватом Империи, что Князь-Сенешаль тяготится возложенными на него обязанностями и ни о чем другом не помышляет, как найти Наследника и передать Престол ему.
«Возможно, вы сочтете это лицемерием, — писал князь, — но я лучше иных знаю своего сына и уверен, что в этом стремлении он вполне искренен. Другое дело, что окружающие его Садалмелики будут использовать все возможности, чтобы официально утвердить его на имперском троне, для них это — „вопрос чести“…» Вообще же, сообщал князь, ситуация в Столице тупиковая. В среде сенаторов наблюдается брожение, если не сказать разброд; аристократическая молодежь в открытую бравирует про-джанахскими настроениями; в.стране объявилось десятка два разных самозванцев, якобы чудом спасшихся из замка Ришад, и каждый второй из них утверждает, что он самолично содействовал бегству Наследника. (Читая это позже, Менкар едва не рассмеялся.) Пока еще не слышно о самозваных Наследниках, но это, видимо, вопрос времени и — добавлял князь — можно не сомневаться, что в скором времени снова может разразиться гражданская война. Поговаривают, что патриарх клана, сам старый Садал-мелик, впал в маразм, потому что никаких доводов рассудка не слушает и твердит лишь о том, что его внук должен занять Императорский Трон; зато кое-кто из его родичей начал задумываться, стоило ли вообще поднимать мятеж…