Ровно в два тридцать мы выехали из Хаскова. Заплатили по десять левов и кочевали по полупустому микроавтобусу «Бреза – Белев», гадая, с какой стороны откроется обзор получше, потом угомонились, и я вдруг почувствовала невероятное облегчение – не оттого, что заняла удачное место, а вообще. Поняла, что обратного пути нет. Мы с головой нырнули в лабиринт мертвеца, теперь не было смысла мучить себя сомнениями, и я в «Вотсапе» написала Вихре. Она ждала нас в Маджарове и готовилась поселить в доме родителей. Я нашла её на сайте посткроссинга. Вихра давненько ни с кем не обменивалась открытками, однако на моё сообщение ответила быстро, и за последний месяц мы немножко подружились, хотя Вихра была старше меня на три года. Она с детства помогала родителям, работавшим в природоохранном центре «Восточные Родопы», – ей доверяли иностранных туристов – и хорошо ориентировалась в родных горах. Трудно представить лучшего проводника!
О лабиринте мертвеца я Вихре не сказала. Это уж Гаммер постарался со своей «разумной осторожностью». Его смутило, что Вихра так беззаботно пригласила к себе четырёх незнакомцев из России. Дай Гаммеру повод, он и Глеба, перебравшегося в Калининград незадолго до того, как мы организовали детективный отдел, в чём-нибудь заподозрит, и моего папу, ведь тот работал на нижнем чердаке и при желании мог подслушать наши обсуждения. Ну ладно, моего папу Гаммер даже в страшном бреду не додумался бы в чём-то подозревать, а вот дядю Рустэма, забравшего у меня «Оцеолу» для знакомого любителя бракованных книг, назвал мутноватым.
Паранойя Гаммера мне представлялась излишней, однако я не забыла, как во «ВКонтакте» кто-то заинтересовался открыткой «я таджика», а потом удалил свой профиль, и как из моего почтового ящика пропала обычная карточка от болгарского посткроссера – пропала и вернулась. И анонимного покупателя на «Ибэе», схватившего открытку «я таджика», тоже не забыла. Поэтому и согласилась утаить от Вихры правду о нашем приезде.
Вихра ответила в «Вотсапе», что встретит нас в Маджарове, и я убрала смартфон. Увидела за окном полуразрушенные амбары, коровники и возвышающиеся между ними электрические столбы с металлической корзиной на верхушке. В корзинах, судя по всему, время от времени гнездились аисты. Самих аистов я не приметила.
Поначалу места шли суходольные, с лысоватыми холмами, лугами цветущего клевера, и они во многом напоминали родные места в Калининградской области, не хватало только ершистой тимофеевки, но за Книжовником сгустились хвойные леса, дорога пошла на подъём и я почувствовала, что мы покидаем долину реки Марицы, потихоньку забираемся в Родопы – одни из самых высоких гор Балканского полуострова, оставшиеся здесь от некогда могучего Македоно-Фракийского массива. По ним шла южная граница Болгарии, а за их южными отрогами лежала тоненькая полоса греческой территории, отделявшей Болгарию от Эгейского моря.
Чем дальше мы ехали, тем чаще встречались разбросанные по солнечным склонам деревушки. На поворотах водитель сбрасывал скорость, и я успевала разглядеть осадистые крыши с торчащими из-под стрехи пучками соломы. Стены частично прохудились, и половина дома нередко оказывалась заброшенной или отданной под овчарню, однако в другой половине, залатанной и оштукатуренной, по-прежнему жили люди – бедно, но по-своему аккуратно. За ветхими оградками просматривался чистый двор с размеченным плодовым садиком, покосившимся, но подпёртым амбаром и хозяйственными пристройками, возведёнными из всего, что попало под руку бережливому хозяину: от старых досок до кроватей с панцирной сеткой.
Кровли иногда встречались сложенные из пластин сланца, отчего дома выглядели совсем уж древними. И печные трубы у них торчали каменные, похожие на башенки, а спаренные трубы соединялись арочной перемычкой, похожей на средневековый мост. Но красная черепица, конечно, попадалась чаще серого сланца, и я вспоминала Калининград. Правда, черепицу здесь выкладывали неряшливо, особенно коньковую – под неё заливали столько бетона, что он выпучивался из всех щелей и делал крышу какой-то перекошенной.