— Да?
— Здравствуй, Фрэнк, — раздался в трубке ее голос.
— Привет.
— Ты как?
— Нормально. А ты?
— Странно, по твоему голосу чувствуется, что ты в полном хламе.
— Разве? Видимо, что-то со связью. Извини меня за то, что произошло, — наконец выдавил из себя Бэр.
— И ты меня тоже.
Сказать-то было легко, но слова ровным счетом ничего не изменили.
— Мы говорили как-то о том, чтобы поужинать у меня, — неуверенно продолжила она. — А с утра пораньше отправиться на озеро Монро. Помнишь?
— Да… то есть нет… пожалуй, не получится.
— Ничего из того, о чем я сказала?
— Если только поужинать и переночевать. Вечером у меня дела, и с утра надо вставать и бежать.
— Хорошо, — голос Сьюзен звучал напряженно.
— Я мог бы подойти попозже, если…
— Нет, спасибо. То есть я хочу сказать, поступай как угодно. Я собираюсь лечь рано, — в ее голосе прорывались то жесткие, то добрые нотки.
— А завтра поедем. Раз уж ты обещала своим в конторе.
— Уверен?
— Да.
— Я за тебя беспокоюсь.
— Не надо. Подожди, мне кто-то звонит.
— Тогда позвони мне утром, когда…
— Непременно, — ответил он и разъединился. Положил телефон и остался сидеть в тишине. Больше в этот день ему никто не звонил.
Бэр бесцельно ездил и размышлял. Ему совершенно не хотелось отправляться завтра на пикник с коллегами Сьюзен, но он пообещал и теперь ему не отвертеться. Он набрал номер, значившийся в телефонной книжке Аурелио под буквой «Д». Механический голос ответил, что этот номер не функционирует. По второму тоже ничего не значилось и, поскольку он не имел кода населенного пункта, Бэр решил, что номер не местный. Он попробовал коды Иллинойса и Мичигана, но из этого тоже ничего не получилось. Он набрал номер под буквой «Ф». После четырех звонков включился автоответчик, несколько секунд играла музыка, затем в трубке пикнуло.
— Меня зовут Фрэнк Бэр, — привычно начал он, — я звоню по поводу Аурелио Сантоса. Пожалуйста, перезвоните мне. — Он оставил свой номер и разъединился. Сокращение «КК» оказалось коммерческим кредитным банком. Два других номера принадлежали спортсменам из академии, с которыми он не был знаком. Один из них сообщил, что поминальная служба состоится в воскресенье в полдень в помещении академии.
— Я приду, — пообещал Бэр и продолжил свое кружение по улицам, пока мостовая в сгущающихся сумерках не заблестела от отсветов фонарей.
Примерно около восьми он позвонил своей приятельнице Джин Гэннон из следственного комитета прокуратуры.
— Джин? Это Фрэнк Бэр.
— Час от часу не легче, — выдохнула она.
— Послушай…
— Ну что тебе еще надо? Навязался на мою голову.
— Сантос, Аурелио, бразилец, под сорок. Огнестрельное ранение в…
— То, что раньше было лицом, — перебила его Джин. — Слышала, но не видела.
— Черт! Ну тогда, может, хоть я брошу на беднягу взгляд?
На другом конце провода слышалось только дыхание.
— Помоги, и я стану твоим самым верным другом.
— Эта вакансия уже закрыта.
— Подарю тебе годовую подписку на «Кэт фэнси».[4]
— Пошел бы ты подальше, Бэр. Я разведена, но не лесбиянка.
— А в чем, собственно, разница?
— Можешь не сомневаться, объясню тебе, когда ею стану. — Последовала короткая пауза. — Приходи около девяти, ночная смена пойдет на ужин.
— Принесу все как обычно, — начал Бэр, но Джин уже повесила трубку.
Глава десятая
Терри Шлегель разогревался на скамье со штангой весом 185 фунтов, а из глубины дома доносились аккорды группы «Ти рэкс». Время от времени из мастерской шиномонтажа и кузовного цеха слышалось, как звякал гаечный ключ о цементный пол. Сделав десяток жимов, Терри опустил штангу на подставку и, выпив глоток воды, бросил в рот креатиновую таблетку. Мерзость редкостная — напоминала синтетический апельсин, но ничего другого у него не было, ароматизированные порошки кончились. Он годами пил протеиновые коктейли, чтобы держать мускулатуру в рамках полутяжелого веса, но когда ему перевалило за сорок пять, Терри почувствовал, что для поддержания тонуса необходимо принимать что-то еще. Ему не приходило в голову взбадривать себя выпивкой — он не признавал вещей, от которых могла скукожиться его печень или яйца. Нет уж, увольте. Терри сторонился всего, что грозило его мужскому достоинству. Это стало его непререкаемым правилом. Никакой виагры, никакого циалиса или максидерма. Подальше от этого барахла. До сих пор удавалось обходиться без него, и он и дальше планировал продолжать в том же духе. Возможно, он просто был суеверным.