====== 1. Игорь/Вася ======
Игорь
Мы с другом не спеша идём в школу. Я специально захожу за ним пораньше — сижу на табуретке под вешалкой, смотрю, как он собирается. Вот он снимает домашнюю футболку и шорты, оставаясь в одних обтягивающих трусах. Он не признаёт ни боксеры, ни шорты, говорит, что они мешаются, и носит только слипы. Я наклоняюсь и выглядываю из-за дверного косяка, чтобы лучше видеть своего ненаглядного. У него стройное, но так хочется сказать тонкое, мускулистое тело. Не как у качков, а мы в качалку ходим, а как у нормальных спортивных пацанов. Я любуюсь игрой мышц под гладкой кожей. Он не спешит надевать рубашку, и я ему за это благодарен. Он наклоняется, натягивая носок, синие трусы ещё плотнее облегают идеальные ягодицы. Вместе с табуреткой я подаюсь вперёд, мечтая оказаться между ними. Табуретка выскальзывает из-под меня, и я с грохотом падаю на пол. Подскакивая на одной ноге, он разворачивается ко мне.
— И-и-игорь, — подражая Рожкову из «Уральских пельменей», тянет он. — Ты чего, уснул?
Он до конца натягивает носок и выпрямляется, а я ржу и готов упасть ещё сто тысяч раз, чтобы увидеть его нависшим надо мной в этих, как мне кажется, безумно обтягивающих трусах.
Он носит налево. «Это потому, что я левша», — сказал он, когда я отметил это наше различие. «Ну да, а я правша», — сказал я и сделал движение рукой, будто дрочу. «Так может, ты меня переучишь?» — выдал он, ухмыляясь. Был ли это намёк или только моё несбыточное желание, но тогда в раздевалку зашли другие пацаны, и я ничего не ответил, а потом постеснялся вновь об этом заговорить.
Он переступает через меня одной ногой.
— Куда?! Я же больше не вырасту! — воплю я и хватаю его за голени, чтобы он не перенёс вторую ногу.
Он наклоняется и поднимает табуретку. Вид снизу открывается чудесный!
— Пусти, детсадовец, не буду я через тебя переступать.
— Переступи обратно.
Я отпускаю его ноги, и он разворачивается ко мне, меняя их местами. А я-то думал, что лучшего вида быть уже не может.
— Кончай ржать, конь тыгыдымский, — говорит он и протягивает мне руку, чтобы помочь подняться.
Я хватаюсь за неё и сажусь. Вожделенный объект моих мечтаний в пяти сантиметрах от моего лица, за тонкой тканью. Я чувствую запах хозяйственного мыла, но мне чудится совсем иной аромат — аромат разврата. Может, качнуться вперёд и невзначай прижаться к этому бугорку губами? Но вместо этого я делаю коварное выражение лица и тянусь вперёд руками, будто собираюсь спустить с него трусы.
— Ням-ням, — говорю я, облизываясь.
Он толкает меня пальцами в лоб и с высокомерной миной шагает назад в свою комнату.
— Ты не знаешь, где мой второй носок? — спрашивает он, опускается на четвереньки и, оттопыривая зад, заглядывает под кровать.
— Я тебе кто — мама?! — возмущаюсь я, а сам думаю, знай я всё наперед, зашвырнул бы носок в самый дальний угол, чтобы он подольше так постоял.
— Почему мама? — удивляется он. — Жена!
От негодования я даже не знаю, что ответить, а он тянется дальше под кровать, и его спина выгибается ещё сильнее. Мне почти физически больно смотреть эту эротику. Будь я персонажем аниме, у меня бы кровь уже не только из носа хлестала, но и из ушей.
Радостный и красный, он вылезает из-под кровати, садится и натягивает второй носок. Для меня же это простое действие растягивается, как в замедленной съёмке. Вот он задирает ногу, шевелит пальцами, стряхивает ладонью с подошвы пыль, внутренний край трусов отходит от тела, открывая бледную кожу, задирается, и я вижу — Господи, спасибо! — его яички и кра… Он опускает ногу. Я издаю стон. Он поднимает взгляд, а я принимаюсь потирать коленку, якобы ушибленную при падении.
И вот мы не спеша идём в школу. Я смотрю на него немного снизу вверх. В прошлом году мы были одного роста, а в этом он меня обогнал на полголовы, а то и больше, всё-таки он почти на год меня старше и гораздо сильнее. Он родился в феврале, а я в декабре, но мы учимся в одном классе и сидим за одной партой. Над верхней губой у него усы или, лучше сказать, намёк на усы, но он уже бреется раз в пару недель, а усы отращивает, как я бороду. Мне бриться лень, и вообще, я так взрослее выгляжу, мужественнее, и попрошу не ржать!
Не умею я описывать лица. Он брюнет, зовут его Вася. Ха-а! Стрижка короткая, брови чуть изогнутые, глаза карие — задумчиво-печальные или спокойные, а когда смотрит на меня, то чаще надменные и ехидные. Но мне кажется, что это защита, на самом деле он боится, боится показаться ласковым. О Боже, меня снова в фантазии заносит. Нос, обычный нос, губы… Как бы я хотел прикоснуться к ним своими. Прямо здесь, прямо сейчас — на улице, среди спешащих в школу учеников и прохожих.
Прижать его лицом к забору, расстегнуть ремень, спустить штаны, сорвать издевательские трусы, впиться пальцами в упругие, брызжущие соком юности ягодицы, раздвинуть и засадить на всю катушку. И трахать, звонко хлопаясь животом об ягодицы.
А все пусть смотрят на нас, и одноклассники — девчонки и пацаны, мне будет всё равно, что они подумают. Я буду наслаждаться их взглядами, тем, что они видят и знают. Учителя тоже пусть смотрят, и директор, и даже мама с батей, который меня потом убьёт с соответствующими словами: «Я тебя породил, я тебя, пидораса, и убью!» И даже бабушка с дедушкой пусть смотрят, извращаться так извращаться!
Да, я не скрываю, что я гей и что люблю и вожделею своего лучшего друга! Во всяком случае от себя не скрываю, иначе бы давно умом тронулся. А Бог… Бог и без моего разрешения всё видит и знает. Ведь он сам меня таким создал.
Под их взглядами мне будет стыдно, так ужасно и сладко стыдно, что я наконец-то не выдержу и…
— Чего уставился? — спросил Вася. — У меня что, сопля из носа свисает?
— Чёрт! — выдохнул я.
А про себя добавил: «А ведь уже почти кончил!»
Вася
— Чёрт! — разочарованно выдохнуло белобрысое существо с цыплячьим пухом на щеках, гордо именуемым бородой, и сморщило свой вздёрнутый носик, усыпанный по весне веснушками, а ещё мгновение назад оно по-идиотски пялилось на меня с приоткрытым ртом, только что слюна с подбородка не капала.
Потом оно сделало важный вид и, независимо оттопырив локти, зашагало вперёд — оно, как всегда, хотело выглядеть большим и взрослым. А я смотрел ему вслед с неизменным желанием прибить, чтобы зря не мучилось. Все звери в лесу передохнут, если он когда-нибудь всё-таки повзрослеет.
Этот его цыплячий пух! И ведь не стыдно так в школу ходить! Столько раз предлагал сбрить, а он ни в какую и со словами «чем же я тогда тебя щекотать буду?» и правда лез щекотать.
Или этот его взгляд искоса. Я его ещё с садика помню! Игорь вечно увязывался за мной в туалет, пристраивался рядом и косился на мой писюн, на то, как я ссу. И так всегда: списывая на уроке, в раздевалке, после тренировки, представляю, что было бы в душе, пусти я его к себе мыться сразу вдвоём. Нет уж, пусть скребётся под дверью, говоря, что я только себе хуже делаю, потому что теперь мне придётся его ждать. И с чего он взял, что я буду его ждать?
Мало того, он и в школе поначалу за мной увязывался, стоило мне поднять руку и попроситься выйти. Дошло до того, что не только пацаны, но и учителя стали над нами подшучивать, называя сладкой парочкой. Пришлось научиться терпеть до перемены. Но однажды я понял, что не дотяну, и поднял руку. А эта прилипчивая зараза засобиралась вслед за мной, тогда я сказал: «Пойдёшь следом, и я от тебя отсяду, — и, чтоб уж добить наверняка, добавил: — к Ире». Он знал, что я ей нравлюсь.
Почему?! Почему я не догадался сказать этого раньше?! Ведь оказалось, что это золотая жила безграничной власти над ним. Теперь он делал всё, что я говорил, а начинал артачиться — я спрашивал: «Хочешь сидеть один?» — и он тут же сдавался, начинал ластиться, как нашкодивший, но очень милый котёнок. И я милостиво принимал его, позволяя пригреться под боком.
Когда я видел его таким умиротворённым, расслабленным, мне действительно хотелось его погладить по мягким растрёпанным волосам, по тонким рукам, на которых, сколько бы он штангу ни таскал, так ничего толком и не нарастало, по тощей спине, пересчитывая пальцами хрупкие рёбрышки и позвонки.