Всё ещё угрюмо-злой и надутый Вася запрыгивает в автобус, за ним садится водитель и закрывает дверь.
— Никитич, трогай, — командует военрук, и мы мчим обратно в школу.
Вася устраивается в самом начале автобуса, военрук что-то тихо ему втирает, а тот лишь кивает в ответ. Я сижу один, смотрю в окно на серый и грязный после зимы город, мне грустно. Вот и досмеялись. Ко мне подсаживается и обнимает за плечи Илья.
— Не ссы, Тёма, — наигранно бодро говорит он и тут же, словно сняв маску и став совершенно другим, спокойно добавляет: — Удар приму на себя.
И прыгает назад к Димке, вновь превращаясь в весёлого язвительного балагура.
Я поднимаю голову. Вася, обернувшись, смотрит на меня. Есть что-то новое, непонятное и оттого пугающее в его взгляде и застывшем выражении лица. Я растягиваю губы в улыбке и машу рукой. Он молча отворачивается.
Приехав, мы попадаем как раз на перемену, и я понимаю, как это — в одночасье стать знаменитым. Все косятся на нас, шепчутся и чуть ли не пальцами тыкают, мелкота из шестых так и тыкает.
— Пидоры, — шипит, проходя мимо, здоровенный старшеклассник и больно толкает меня плечом. Я чуть не улетаю и, морщась от боли, потираю руку.
Не могли же они воспринять этот прикол всерьёз? Хотя, судя по тому, что мы идём в кабинет директора, кто-то это всерьёз точно воспринял. До меня начинает доходить, что, похоже, мы влипли. «Ты же сам утром кричал, пусть все узнают», — ехидничает внутренний голос. «Господи, спаси и сохрани», — молюсь я, окончательно струхнув, когда открывается страшная дверь директорского кабинета, и мы виновато входим внутрь.
— Вы свободны, Константин Георгиевич. — Военрук кивает и покидает кабинет.
Зинаида Павловна молча разглядывает нас, а мы — паркет.
— Илья, почему мне звонит мэр города и спрашивает, что за пропаганда гомосексуализма в группе нашей школы ВКонтакте?
— Вообще-то это моя личная группа, а не школы.
— Лучше не зли меня! То, что мэр твой отчим и против рукоприкладства, не даёт тебе права так нас подставлять.
— Наедине ты его тоже так называешь — мой мэр?
Я искренне пугаюсь за нашу директрису, она такая красная, что, кажется, ещё немного, и взорвётся, снеся всю школу. В воздухе разлито напряжение крайнего неудобства.
— Немедленно. Удали. Фото.
— Да ладно, сейчас удалю, только комменты дочитаю, — говорит Илья, включая телефон. — Игорь, а ты популярный! А ты, Вася, нет или уже нет.
— Илья, это не по-товарищески.
— Ладно, всё, удаляю. — Он тяжко вздыхает и нажимает «удалить запись». — Всё, удалил.
— Вася, Игорь, что это вообще было, что вы там делали?
Мы стоим, потупив взор, что мы можем ответить?
— Зинаида Павловна, — говорит Илья, выступая вперёд, — это очень деликатный, интимный вопрос. Мы сдавали мочу на благо Родины. А Вася утром так торопился в любимую школу, так спешил, что даже чаю не выпил и в результате оказался в затруднительном положении. Игорь не бросил друга в беде, выручил товарища. Ведь, представь, бывает, что человеку не хочется… Они ни в чём не виноваты, это я во всём виноват!
— Не паясничай! С тобой мы ещё поговорим, только дома, и, возможно, я таки смогу переубедить мэ… э-э, Валерия Ивановича пересмотреть свои взгляды на воспитание подрастающего поколения.
— Так давай сама, если хочется, не стесняйся. Могу хоть сейчас штаны спустить, даже ремень дам. — Он начинает расстёгивать ремень.
— Так, вон отсюда, все — вон!
И она, вновь наливаясь краской, выталкивает нас из кабинета и захлопывает дверь.
— Ну ты зверь, ты чего так с мамой? — спрашиваю я.
— А ничего, — зло бросает Илья и, развернувшись, шагает по коридору направо.
Вася, ничего не сказав, угрюмо уходит налево. Я остаюсь один.
— Вася-пидорася, — долетает до меня.
Вокруг Васи кружит стайка мелких наглых пираний. Подбегают, дразнятся, дотрагиваются до него и, заливаясь смехом, улепётывают обратно. Ненавижу мелкоту! Мы такими наглыми не были! А Васька идёт, не обращая на них никакого внимания.
Неожиданно передо мной возникает растрёпанная и гневная фурия.
— Тёмников, ну и гад же ты! — говорит она и влепляет мне звонкую пощёчину. Аж ухо закладывает.
— Ирка, ты чего?!
====== 4. Вася ======
Я сидел за столом и делал домашку, вернее пытался делать, а на самом деле за два часа еле пару примеров вымучил, а сам представлял, как бы разделался с этой тварью — Ильёй, будь у меня такая возможность.
Хлопнула входная дверь: мама вернулась с работы. Я посмотрел на часы — 20:47.
— Привет, Василёк!
Она подошла и легонько коснулась моего плеча. Я ощутил чуть слышный запах табака. Иногда она тайком выкуривала пару сигарет в неделю, но думала, что я об этом не знаю. Видимо, и сейчас долго не заходила в дом, ждала, когда выветрится запах.
— Не называй меня так. Что так поздно?
— Да квартальный отчёт сдаём. Мне сегодня ваша классная звонила, что там у вас случилось? Я ничего не поняла.
— Да ерунда, забудь. Илья, как обычно, прикололся, а они кипиш подняли.
— А, тогда понятно, чего она так раскудахталась. Ты ел?
— Да, в школе перекусил.
— Так это когда было. Чайку? Я там булочек купила, с изюмом, как ты любишь.
— Давай.
— Сейчас чайник поставлю. Тебе ещё много уроков?
— Уже закончил, — соврал я и закрыл тетрадь.
Я всё равно решил не идти завтра в школу. Пошли они все!
Мама зажгла газ и поставила чайник, я достал кружки.
— Тебе зелёный или чёрный? — спросил я.
— Давай зелёный.
— Я тогда тоже.
— Нальёшь, как закипит, а я пока сполоснусь, — сказала она и скрылась в ванной.
Я сидел, смотрел в сгустившуюся за окном темноту, слушал, как гудит, закипая, чайник. Мыслей не было — пустота и тоска. Засвистел чайник, я налил кипяток в кружки. Воздух наполнил аромат чая. Я достал и разложил на блюдца булочки. Отковырнул и съел изюмину. Мама вышла из ванной и, одевшись в домашнее, вернулась на кухню, села напротив, посмотрела мне в глаза.
— Ты чего такой грустный?
Я заморгал и уставился в чашку, поднёс к губам, подул.
— Что-то случилось?
Я качнул головой и откусил булочку.
— А у нас на работе завал, — произнесла она и замолчала.
Я, обжигаясь, сделал глоток.
— Что-то Игоря давно не видно, вы не поссорились?
— Нет.
Мы вновь замолчали. Я доел булочку и выпил чай. Подошёл к раковине, помыл чашку и поставил на сушилку.
— Вась.
— Да.
— Поговори со мной.
— О чём?
— О чём хочешь.
— Я не знаю о чём.
— Это печально.
— Что печально?
— Что мы стали так далеки друг от друга. Когда же это случилось? Когда мы стали жить каждый сам по себе? Два, три года назад? Кажется, что совсем недавно нам так хорошо было вместе, так весело.
«Пока ты не закрутила роман со своим начальником и не стала пропадать в командировках», — подумал я.
Она печально улыбнулась.
— Помнишь двоюродного деда Сашу с Урала?
— Что в пещере живёт? Конечно! — оживился я, вспоминая бескрайние сосновые леса, как мы собирали в них грибы и ходили на рыбалку.
— Последний раз мы ездили к нему, когда тебе лет двенадцать, кажется, было.
— Да.
— Мне сегодня позвонили, сказали, что он умер.
— От чего? — расстроился я.
— Сказали, что в его бункере случился пожар и он сгорел.
— Ничего себе! Жаль, что он погиб, и берлога у него там крутая была.
— Он тебе наследство оставил — пай на двадцать гектаров леса.
— Ого! И что мне теперь делать?
— Пока ничего, я поеду его хоронить и привезу документы.
— Понятно… Мама.
— Да, милый.
— Кто был мой отец?
Она отставила чашку и смела со стола крошки.
— Ты говорила, что, если я захочу, мы вернёмся к этому разговору, когда мне исполнится шестнадцать. Уже почти два месяца, как мне шестнадцать, и я хочу знать. Мне это необходимо. Необходимо заполнить эту пустоту, эту чёрную дыру в прошлом, чтобы понять себя.
— Если я расскажу, ты меня возненавидишь или, ещё хуже, себя.
— Мне надо. Тебя я точно не возненавижу, а себя… — Я замолчал, подумав, куда уж больше?