Она встала.
— Пойдём в зал.
Мы прошли в зал.
— Не включай свет.
Мы сели на диван. В окно проникало немного света от уличных фонарей и летящих мимо машин. Она взяла мою ладонь и сжала в своих.
Именно в этот миг я по-настоящему испугался и уже хотел сказать: «Молчи!» Но, словно во сне, не мог вымолвить ни слова.
— Их было двое, — тихо произнесла мама. — Они напали на меня и… изнасиловали. Их не нашли. А потом родился ты.
Я судорожно выдернул руку из её пальцев. Она попыталась обнять меня, но я сбросил её руки и вскочил.
Не знаю почему, но я ожидал услышать нечто подобное. Будто всю жизнь и так знал эту тайну, чувствовал всем своим существом. А теперь всё подтвердилось и встало на свои места. Теперь я понимал, почему мне снятся эти сны. Я не знал своего отца, но всю свою жизнь безнадёжно боролся с ним в самом себе. Он был моей тёмной половиной, а мама — светлой. Как долго я ещё смогу с этим жить? У меня почти не осталось сил. С каждым годом взросления моя воля таяла под напором звериного желания, что сводило с ума. Сколько ещё мои сны будут оставаться только снами?
— Зачем ты меня оставила?!
— Ты ни в чём не виноват!
«Но всё равно страдаю!» — хотел крикнуть я ей в лицо, а вместо этого спросил срывающимся от подступивших слёз голосом:
— Поэтому ты меня не любишь?
— Да с чего ты это взял?! — воскликнула она, поднимаясь, и, обняв, стала осыпать моё мокрое от слёз лицо поцелуями.
А я ревел, уткнувшись ей в плечо, и не мог остановиться.
— Я тебе всю футболку обсопливил, — сказал я, немного успокоившись. Она погладила меня по спине.
— Я тебе тоже.
Мы нервно засмеялись, а слёзы продолжали катиться из глаз.
— Так что там у вас сегодня стряслось?
Чувствуя, что шагаю и падаю в бездну, я сказал:
— Илья всем рассказал, что я гей.
— Это правда?
— Не знаю, но к одному парню я точно неровно дышу.
— К Игорю?
— Да. Так заметно?
— Он знает?
— Да разве по этому тормозу поймёшь, знает он или просто по-детски непосредственен?!
— Так ты спроси.
— Ни за что!
Она погладила меня по голове, по щекам, вновь поцеловала.
— Я тебя люблю.
— И я тебя люблю, мама.
Давно я не спал так крепко, как этой ночью. Ни одного сна, только глубокая, милосердная тьма небытия. Проснувшись раньше обычного, приготовил завтрак. Мама зашла на кухню, окинула взглядом мои труды и сказала:
— Это неспроста.
— Можно я сегодня в школу не пойду?
— Контрольных, новых тем не обещали?
— Вроде бы нет.
— Ладно, оставайся, я позвоню классной, скажу, что ты приболел.
— Спасибо, мам!
— Кто бы меня так с работы отпросил? Хорошо хоть, что сегодня пятница и завтра можно будет наконец-то выспаться.
Мы позавтракали, и она ушла. Я забрался назад в кровать и включил «Теорию большого взрыва», хотелось посмотреть чего-нибудь лёгкого и весёлого.
Тренькнул телефон. Игорь прислал СМСку: «Ты где?» Мне не хотелось ни с кем общаться, хотелось побыть одному в тишине. Но если ему не ответить, он же задолбает, начнёт названивать, а потом припрётся домой и будет орать у калитки, пока всех соседей на уши не поставит.
«Со мной всё хорошо, я болею, не приходи», — написал я и отправил.
«А ведь припрётся, зараза», — подумал я и как в воду глядел, но хоть полдня я провалялся, пересматривая любимые сериалы и ни о чём не думая.
— Вася! Ва-ася!!! — услышал я завывания под окном, которым бы позавидовали все мартовские коты. Загромыхала железная калитка, затрезвонил телефон. Я взял трубку.
— Я же тебе русским языком сказал — не приходи.
— А я тебе человеческим отвечаю — открывай. Всё равно перелезу.
Я отключился, натянул шорты с футболкой и пошёл открывать.
Вместе вернулись обратно. Решив играть роль до конца, я скинул шорты и вновь забрался под одеяло.
— Я же сказал, что болею.
— Неплохо ты устроился, — кивнул Игорь на журнальный столик с ноутом и тарелку с булочками. — Я тоже так хочу, — сказал он и начал раздеваться.
Оставшись в трусах и в майке, он нырнул ко мне под одеяло, покрутился, устраиваясь под боком, положил голову мне на плечо и сказал:
— Чего сидишь, врубай кинчик. Что там у тебя? «Бесстыжие»? Зыкинское кино, как говорит мой батяня. А тебе кто больше нравится: Йен или Микки?
«А других вариантов нет?» — хотел спросить я, но просто офигел от его невиданной наглости.
Вроде бы за столько лет дружбы уже должен был привыкнуть, но каждый раз Игорь умудрялся расширять её горизонты, а я — от него не отставать или даже наносить ответные выпады, чтобы не расслаблялся.
— Заразишься, тебе же хуже будет.
— Зараза к заразе не пристаёт.
— Так что же ты тут делаешь?
Он задрал голову и посмотрел мне в глаза. Я понятия не имел, о чём он думал в тот момент, если предположить, что это существо вообще способно мыслить. Игорь сморщил нос и смешно чихнул. Закрыл глаза, опустил голову и прижался к моей груди.
— Я слушаю твоё сердце, — сказал он.
====== 5. Игорь ======
В понедельник Вася в школу не пошёл, как и я: мы оба заболели. И Васька утверждал, что заразил его я, когда чихнул на него. Я же сказал, что в его словах нет никакой логики, ведь он к тому времени уже болел, а он меня дураком обозвал. Друг называется! А ведь я его спас от школы и насмешек. Как он сиял, когда пришёл в воскресенье с вещами! Думал, я не замечу.
Лазарет устроили у нас, потому что мама работала дома (она шьёт одежду на заказ) и могла за нами присмотреть. Мы валялись с температурой, соплями и кашлем в моей комнате, то потея, как мыши, то замерзая, и тогда жались друг к дружке, укрываясь дополнительными одеялами.
В первую ночь нас особенно сильно морозило, мы спали, обнявшись, лицом друг к другу, перепутав поджатые ноги. И в тяжёлом сонном бреду мне казалось, что ноги наши не просто перепутались, а, пройдя насквозь, срослись, и мы никак не могли их разъединить. Я умолял кого-то большого в мясницком кожаном фартуке и с огромным блестящим тесаком не разрезать нас. А Вася говорил, что лучше вообще без ног останется, чем станет моим сиамским близнецом. От его слов было так обидно, горько и больно на сердце, что я плакал и просыпался с настоящими слезами на глазах. Вновь проваливался в сон, в котором кто-то, успокаивая, гладил меня по лицу и целовал в лоб, в приоткрытые и сухие из-за заложенного носа губы, или это мама проверяла мою температуру?
Днём мама всё время поила нас какими-то отварами и чаем с мёдом и лимоном. И если мы не потели, то постоянно бегали в туалет. Это ужасно раздражало, так как не давало толком смотреть сериалы, а они были единственным, что хоть немного отвлекало нас от текущих из носа соплей. Носы у нас были красные, и к ним уже было больно прикасаться, так мы их натёрли туалетной бумагой, в которую поминутно сморкались. Повсюду валялись горы бумажек, которые мы периодически сгребали и сжигали в конце огорода.
На другую ночь мы пропотели так, что даже одеяло промокло, и три раза перестилали постель. Меня мучили рваные путаные сны: мы с Васей от кого-то убегали, теряли друг друга в лабиринтах проходных дворов, коридоров и комнат, пустых и гулких или битком набитых какими-то людьми, и никак не могли найти друг друга. И у кого бы я ни спросил, все отмалчивались или делали вид, что никакого Васю не знают и слышать о нём не слышали, но я-то знал, что они врут, и никак не мог понять почему.
Просыпаясь, я выслушивал ворчание Васи: «Игорь, ты чего такой беспокойный, запинал меня всего, только усну, и тут ты — мечешься, как будто тебя черти на сковородке жарят».
Но все наши мучения почему-то никак не мешали маме безбожно нас эксплуатировать по хозяйству. Мы делали влажную уборку, стирали мокрое от пота постельное и нательное бельё (хорошо хоть не руками), вывешивали его, ходили кормить зерном кур и кроликов, меняли в их клетках солому и убирали помёт, а гадили они не переставая, словно это было их любимое хобби, в свободное от размножения время, конечно. Помёт и солому мы в выварке оттаскивали на компостную кучу.
В среду, вскапывая огород, Вася сказал: