– Слава Богу, – сказала она. – Где он?
– Мы не ждали тебя.
– Я сама не знала, что приеду. Он там?
Ник застучал по двери и крикнул Эдгару, чтобы тот открывал. Наконец дверь отперли изнутри, в проеме появился Эдгар и уставился на Стеллу. Она подняла чемодан.
– Можно?
Эдгар быстро глянул на Ника, потом снова обратил взгляд на нее.
– Насовсем приехала?
– Да.
– Бросила его?
Стелла кивнула.
– Теперь будешь жить с нами?
– С вами.
Эдгар широко, с оскалом улыбнулся, порывисто обвил рукой ее шею, они вошли в зал и обнялись посреди него.
Мне, разумеется, приходило в голову, что Стелла может совершить подобный шаг, однако я полагал, что она меня послушает. Недооценил степень ее отчаяния и, видимо, привязанности к Эдгару. Таким образом, я потерял Стеллу из виду и о том, что происходило дальше, знаю только по ее рассказу, неуверенному, бессвязному, подчас взволнованному. Едва ли не первым делом я спросил, как она представляла себе нашу реакцию на свое бегство. На этот вопрос Стелла ответила ясно и четко: она считала, что Макс вернется из больницы домой и хватится ее. Чарли, конечно, тоже вернется к тому времени из школы, но она старалась не думать о том, какое впечатление произведет все это на мальчика. Макс начнет звонить по телефону. Недоумение сменится озабоченностью, потом перейдет в тревогу. Позже Джек, Макс и я встретимся и установим, что произошло. Макс поначалу не захочет принять этого вывода, но через несколько часов поймет, как она поступила с ним. Стелла сказала, что не хотела думать, каково будет у него на душе, не хотела думать ни о Чарли, ни о том, как мальчику объяснят ее отсутствие. Она умышленно не принимала его во внимание, когда укладывала чемодан, вызывала такси и уезжала, не оставив записки. Она старалась совместить его в сознании с Максом, видеть в сыне часть того человека, которого покидает. Думать о реакции Чарли на ее исчезновение было слишком опасно. Проснувшись утром с сознанием того, что наделала, она снова отогнала мысль о сыне. От ее вины оставалась лишь какая-то тень, шевелящаяся за сиянием любовника. Она не хотела смотреть на нее, должна была не замечать той тени – от этого зависело ее счастье.
Как прошел тот первый вечер?
Он был превосходным, более того – самым счастливым в ее жизни. Ник сходил за рыбой, жареной картошкой и выпивкой, они несколько часов просидели за столом на кухне. Казалось, сказала Стелла, они украли свое счастье или, скорее, случайно наткнулись на него и удрали с ним, так как оно принадлежало кому-то другому и они не имели на него права. Попойка затянулась допоздна. Стеллу приводила в восторг перспектива провести там всю ночь и уже никогда не возвращаться в больницу. Ник являлся членом их очаровательного кружка, ведь он был их другом и помощником с самого начала. Это было его помещение, теперь он давал приют обоим. Ник ей нравился, она ему тоже, и было ясно, что унылая жизнь, которую вели оба художника, теперь переменится к лучшему. Что до Эдгара, я прекрасно представляю себе, как он обрадовался такому повороту событий. Он сманил Стеллу от нас, убедил ее бросить надежность, обеспеченность и последовать за ним в подполье, где она рассчитывала обрести свободу. Свободу!
Как обычно, Эдгар времени не терял. Он знал, чего хочет, думаю, захотел этого еще до побега; именно это побудило его так безрассудно позвонить Стелле из Лондона: он хотел ваять ее голову. Эдгар вновь стал художником, и ему не терпелось воплотить свои отношения со Стеллой, тот сложный комплекс сильных чувств, которые она вызывала у него, в произведение искусства. Он около часа делал с нее эскиз в мастерской, и она была зачарована, видя, как его глаза поднимаются от бумаги, ощущая на себе его взгляд, бесстрастный, пристальный взгляд, слыша чирканье карандаша, бормотание и вздохи, создающие впечатление, что он делает сложную хирургическую операцию, а не рисунок. Она до сих пор не видела Эдгара за творческой работой и понимала, что не знает его.
Потом Стелла взглянула на рисунок и пришла в недоумение. Там были многочисленные линии, размытые очертания, перекрестные штрихи, завитушки. Она скорее угадывала, чем узнавала себя. Рисунок казался ей неумелым, неуверенным, каким-то слабым. Она спросила Эдгара, всегда ли он так рисовал. Ник был в мастерской, сидел на подоконнике.
– Всегда ли я так рисовал?
Широко улыбнувшись, он бросил взгляд на приятеля.
Стелла стояла у стола и, хмурясь, смотрела на лист бумаги.
– Объясни, – попросила она, – почему?