Стелла промолчала.
– Думаю, мы можем по крайней мере попытаться вести себя по отношению друг к другу с обычной благопристойностью. Видит Бог, мне это будет нелегко. Ты причинила мне очень большой вред, Стелла.
– Ты имеешь в виду, что я превратила тебя в посмешище?
– Нет, совсем другое. – Макс с трудом сдерживал раздражение. – Совсем другое, – повторил он. – Поговорим о случившемся в свое время, не сейчас. А пока предлагаю заключить несколько соглашений. Думаю, тебе нужно забрать свою одежду из спальни. По-прежнему вести дом, убираться, стряпать и все такое прочее. Я подыщу работу и позабочусь о переезде. Лучше не заглядывать вперед и постараться как-то наладить жизнь.
За окном кабинета росло дерево. Почти все листья уже облетели, однако некоторые еще медленно падали.
– Ты согласна с тем, что я сказал?
– Да.
Макс снял очки и провел рукой по лицу.
– Наверное, я хочу от тебя слишком много?
– Я буду вести дом.
– Имелось в виду не это. Ладно, оставим.
Макс взглянул на часы и сказал, что ему пора возвращаться на работу. Оба поднялись, постояли несколько секунд лицом к лицу посреди комнаты. Макс как будто хотел еще что-то сказать, но тут раздался телефонный звонок. Он снял трубку.
– Алло?
Через несколько секунд положил ее на место.
– Кто это?
– Видимо, ошиблись номером.
Стелла поняла, что звонил Эдгар.
Три дня спустя Макс сказал Стелле, что подал заявление о приеме на должность рядового врача в психиатрической больнице в северном Уэльсе и что его должны взять охотно. Стелла поняла, что имелось в виду: он вправе претендовать на большее. Матери он пока ничего не сообщал. Стелле стало любопытно, как он объявит ей об этом. Скажет ли, что его карьеру загубила распутница?
Воспоминания об Эдгаре приходили внезапно, захватывали Стеллу врасплох, и от боли она ловила ртом воздух, словно после удара в живот. Но теперь боль умерялась убежденностью, что он пытается связаться с ней. Это вселяло надежду. Хотя когда Макс бывал дома, ей не удавалось сохранять равнодушный вид. Она считала – он понимает, что происходит, поскольку любой психиатр может распознать разбитое сердце на таком близком расстоянии. Он не пытался выказывать сочувствие, и она ненавидела его просто потому, что он не Эдгар. Макс не был Эдгаром, однако находился рядом и потому был ненавистен. Это было несправедливо, но Стелла ничего не могла с собой поделать. Когда она не питала к нему активной ненависти, ее охватывало какое-то пустое, мертвенное, бесчувственное равнодушие, в котором она видела форму пассивной агрессии. Не будь Стелла так измождена, она бы не вынесла подобной жизни. Но ей нужен был кров, нужен был Чарли, поэтому она влачила свои дни, занималась домашней работой, ожидала без любопытства, чем ее встретит северный Уэльс, и все же при каждом телефонном звонке сердце у нее вздрагивало.
Но всякий раз звонил не Эдгар. Погода становилась все более хмурой, дождливой, и предчувствие зимы давало Стелле какое-то странное утешение. Тому, кто жаждет спячки, холод и становящиеся все длиннее ночи сулят легкий переход в забвение. Стелла думала, что была бы не прочь проснуться только весной. Сон несет с собой беспамятство, по крайней мере он избавил бы ее от вечно маячащего призрака Эдгара. Где он? В те сырые осенние дни она часто лежала на кровати или бродила по саду, рисуя себе сцены его возвращения, их воссоединения – появится ли он сам или пошлет кого-то за ней, как в прошлый раз? И разве она не поедет? Разве не поступит так снова, не колеблясь? Стелла не знала. Не знала.
Однако прежде всего Стеллу ожидал скандал, который учинит Бренда, когда узнает, что Макс лишился должности. Он не хотел сообщать матери об этом и все откладывал, но вечно откладывать было нельзя. Через несколько дней он поехал в Кледуин и вернулся не таким унылым, как ожидала Стелла. Сказал, что там есть интересные возможности.
– В каком смысле интересные? – спросила Стелла.
– В деловом, – ответил Макс. – Больницей руководит мой давний знакомый. У него есть несколько хороших идей. Он хочет ввести кое-какие новшества.
– А где мы будем жить?
– Я подумал, можно купить фермерский дом и отделать его. Они там большие, каменные, по-своему красивые. Может быть, заживем как люди.
С чего это Макс заговорил об этом? Пытался, раз честолюбивые планы сорвались, создать новую философию жизни, включающую внутреннее удовлетворение? Он думал, что поскольку работа предстоит не такая унылая, как он ожидал, то он будет доволен жизнью; по крайней мере днем, в больнице. Будет ли он доволен ею дома, после работы, был уже другой вопрос.