«И вот, приходит к нам в спальню Юлька, вся в слезах и, на наши вопросы, отвечает, что мама сказала, что рада, что она хоть понимает, что убивать детей грешно, влепила ей пощечину и, разоравшись, что собачьи дети и думают по-собачьи, а не по-человечески, сказала, что если через четыре месяца на крыльце приюта появится ребенок, отдаленно похожий на Юльку, то она ее хоть где найдет, выдерет так, что она будет месяц бояться даже думать о том, чтобы сесть, и отдаст ей этого ребенка обратно, потому что воспитывать второе поколение беспризорников она не готова», - подумала Анна, - «А еще она будет ее контролировать, чтобы ребенок никуда не делся. А что, правильно все мама сказала, это только надо было такое придумать. Нагрешила – отвечай за свои поступки».
Посмотрев куда-то вдаль, на облака, которые неслись вольными птицами по небу, Анна начала вспоминать дальше:
«А потом Юлька через неделю пришла и начала продолжение рассказывать. Мол, проплакала Юлька несколько часов, потому что воспитывать этого ребенка не хотела, а к вечеру мама остыла и сказала, что эту проблему она оставить просто так не может».
« - Ну что, Юлька, пошли к Ване, - сказала Авдотья Исааковна, - Будем беседовать с ним и его родителями. У него родители есть?
- Есть, - ответила Юля, - Нормальные, не пьющие.
- Пошли к ним, - Авдотья Исааковна взяла Юлю за руку и повела к выходу из приюта, несмотря на то, что девушка упиралась и не хотела идти.
- Ванька не знает, что я на сносях, я ему не говорила, я этого ребенка не хочу, - возмущалась Юля.
- Я тебе что днем сказала? Чтобы ребенка родила, воспитала и человеком вырастила, иначе отдеру тебя как сидорову козу, - ответила Авдотья Исааковна, - Веди меня к своему Ване.
- Я не знаю, где он живет, мы только в кузнице и за сараем с ним общались, - ответила Юля.
- Веди в кузницу, будем там разговаривать, - настаивала воспитательница.
Иван, увидев, что к нему пришла явно беременная Юлька с кем-то, был немало удивлен.
- Ваня, пошли к твоим родителям, будем разговаривать, - сказала Авдотья Исааковна, - Вы этого ребенка вместе делали, вместе должны отвечать.
- Юлька, а чего ты ко мне ходить перестала? – удивился Иван, - Про ребенка ничего не сказала. Пойдемте к родителям, поговорим, я не против.
- А все потому, что твоя Юлька ребенка в приют хотела подбросить, на крыльцо, так же, как ее в свое время подбросили, - ответила Авдотья Исааковна.
Уже в доме, разговаривая с родителями в небогатой, но приличной избе, Авдотья Исааковна сказала:
- Значит, вы не против, чтобы Ваня взял ее в жены, я тоже только за, Ваня вообще, сам такую идею выдвинул. Все, Юлька, ты замуж выходишь.
Венчание было назначено через три недели. За это время девочки из класса сшили Юле красивое платье и пошили приданое.
- Держи, Юлька, - сказала Авдотья Исааковна, - Этого белья вам года на два точно хватит, а там уже обживетесь.
- Я замуж не хочу, мне еще рано, я еще сама ребенок, - ревела Юля, - Я в церкви батюшке «нет» скажу, когда он согласие спрашивать будет.
- Скажешь в церкви батюшке «нет» - я тебя в приюте потом так выдеру, что сто раз пожалеешь, - пугала девушку Авдотья Исааковна, - Не пожалею, что беременная.
Девушка не знала, что ее просто запугивают, а воспитательница на такое не готова, поэтому даже слегка обрадовалась и сказала:
- Зато, может, выкидыш потом будет.
Но в назначенный день, Юля, красиво наряженная, решив, что другой возможности красиво погулять на свадьбе у нее не будет, не стала ничего устраивать. Переехав после венчания в дом к мужу, Юля стала домохозяйкой».
Еще раз посмотрев по сторонам, Анна подумала и сказала сама себе:
«А потом, через годик, Юлька приходила с мужем в приют, обнимала маму, плакала и говорила, что безумно благодарна ей, что выдала ее замуж за хорошего человека, которого и она любит, и он ее любит, и они вообще, второго ребенка планируют».
Вздохнув, Анна тихо сказала сама себе:
- И замуж вышла, и на фабрику не попала, вот повезло девке. А я, пока девочки гуляли со своими женихами, сидела в классе да книжки читала. Может, и мне надо было так сделать? Да не факт, что все так же хорошо бы сложилось, да и маму огорчать не хотелось бы… Хотя я ее своей судимостью и так огорчила немало.
Удивившись от того, что ее так потянуло на воспоминания, Анна услышала окрик жандарма, что прогулка окончена.
«Надо же, всю прогулку Юльку провспоминала, а надо было гулять», - огорченно подумала девушка и вернулась со всеми в камеру.
Несмотря на то, что до ночи еще было далеко, Анна без сил упала на нары и, придремав, вдруг заплакала.
- Ты чего плачешь? – толкнула в плечо девицу одна арестантка.
Анна отвлеклась от своих воспоминаний, в которых она снова будто ела яблоко по случаю Юлькиного венчания и сказала:
- Лошадку жалко, глазки ее умные черные вспоминаю… Съели, поди, разбойники, бедную малюточку.
Девушка заплакала чуть ли ни в голос. На мгновение Анна поверила в то, что она действительно сидит в неволе из-за лошади.
- Лошадей не едят, - ответила арестантка, - Все, успокойся, спи давай. Ту самую лошадку сейчас разбойники любят. Или ты ее сама сожрала и вспомнила вдруг?
- Ну тебя, я никого не ела, - ответила Анна и прекратила плакать, - Ее разбойники увели.
- Тем более, замолчи уже, - огрызнулась собеседница, - Ночь, спать давно пора.
Анна немного успокоилась, но продолжила воспоминания.
«Сюда меня хоть перевели», - подумала девица, - «Тяжело, но терпеть хоть можно. А там бы, а Карийской каторге, я до освобождения точно не дожила, что-нибудь бы произошло. Или убила бы кого-то и осталась на пожизненную каторгу, или в драке бы меня убили, или после очередной стычки бы меня жандармы выпороли и я бы померла».
Утром девушку пытались разбудить всей камерой. Анна, проплакав полночи, никак не хотела просыпаться.
Одна заключенная постаралась ее растолкать.
- Отвали от меня, морда жандармская, сколько можно уже! – слабо буркнула Анна.
- Бредит, врача бы надо, - сказал кто-то.
Вскоре девицу перевели в тюремную больницу, она действительно серьезно заболела.
- У нее тиф, хорошо, что вовремя заметили, - сказал доктор, осмотрев девицу, - Может быть, можно спасти.
- Отвали от меня, - каждый раз тихо шептала девица, когда доктор ее трогал. Вероятно, Анне чудились жандармы из Забайкалья.
- Бредит уже который день, плохо это, - как-то раз сказал доктор, - Слабенькая она какая-то, как бы не померла, статистику нам не испортила. В Забайкалье, наверное, здоровье подорвала?
- Какой, в Забайкалье здоровье подорвала? – удивился офицер, пришедший узнать ситуацию, - Она же там ни дня не работала.
Когда к концу недели девица пришла в себя и смогла отвечать на вопросы, доктор решил немного уточнить ситуацию.
- Где ты здоровье подорвала? – спросил он девицу, - В Забайкалье?
- Не знаю, - ответила Анна, - Может, в Забайкалье, может, на фабрике.
- А чем ты в Забайкалье занималась?
- На проклятых политических набрасывалась, а потом получала нагайкой или руками, по карцерам сидела. А когда перевели в одиночку – нарушала порядок, шумела и тоже по карцерам отдыхала.
- Все тут понятно, - ответил доктор.
В больнице Анна провела не месяц, как это было бы логичнее – к концу четвертой недели девица начала выздоравливать, а практически два с половиной. Врач посчитал, что Анне будет полезно отдохнуть. Девица была этому очень рада, потому что и питание больным было получше, и слабость не позволила бы работать. В конце ноября Анна вернулась в камеру. Девица до сих пор никак не могла понять, где и как она умудрилась подхватить тиф, ведь кроме нее никто не заболел. Решив, что это как-то каким-то образом надуло с улицы, Анна успокоилась.