- Ничего. Я с этим покончил. Вот и все. Покончил со всем этим делом. Я устал. Позволь мне сказать кое-что, Науманн. Еще не родился человек, который мог бы справиться с Алиной Солини. Мне она не по силам, и тебе она не по силам. Я бросаю это. Завтра утром я уезжаю в Нью-Йорк.
- Нет! - вскрикнул Науманн. - Я же вижу, что-то случилось. Вчера ты разговаривал иначе. Так что же случилось?
В конце концов Стеттон поведал ему в деталях о своем визите во дворец.
Когда он закончил рассказ, Науманн заявил, что не видит в происшедшем, хотя оно и весьма оскорбительно для Стеттона, каких-либо причин, которые могли бы столь внезапно заставить его отказаться от всех своих планов; напротив, случившееся должно бы придать Стеттону энергии и усилить его жажду мщения.
Но Стеттон неколебимо стоял на том, что утром покинет Маризи. Когда через три часа Науманн поднялся, собираясь уходить, они пожали друг другу руки и распрощались, потому что Науманн сегодня вечером обедал вне Дома, а Стеттон предполагал уехать завтра ранним утром.
И не уехал. Он все подготовил для отъезда, его ничто больше не задерживало, но он оказался не в состоянии заставить себя уехать.
Науманн не без задней мысли высказал предположение, что Стеттон, вероятно, дожидается карнавала Перли, который должен был начаться через неделю или две. Карнавал, объяснил Науманн, происходит в Маризи ежегодно в разгаре лета, а уличное театрализованное шествие в день открытия карнавала будет возглавляться принцем и принцессой в золотой колеснице. Без сомнения, сказал Науманн, Стеттону захочется это увидеть.
- Захотелось бы, - ответил Стеттон, - если бы рядом со мной был Василий Петрович. Я полагаю, тогда принц в своей золоченой карете вернулся бы во дворец в одиночестве.
Прошло три дня, и утро четвертого все еще застало Стеттона в Маризи. Дюжину раз он решал покинуть город первым же поездом и уехать на запад, но не отваживался, хотя никаких очевидных препятствий тому не было. Однажды на Аллее он встретил Алину с Виви. Она поклонилась ему вежливо и дружелюбно, а он почувствовал дикое удовлетворение, вызывающе грубо повернувшись к ней спиной.
Но на четвертый день он, наконец, совершил решительный прыжок. В час дня он зашел к Науманну в миссию, чтобы попрощаться. Науманн со смехом покачал головой.
- Если бы я верил, что ты действительно собрался уезжать, - заявил он, - я бы стал тебя отговаривать.
Карнавал состоится на следующей неделе, грех пропустить его. Это бесконечно забавно. Ты должен быть здесь.
- Вот увидишь, - возразил Стеттон, - я решил окончательно. Прощай, старина. Может быть, когда-нибудь еще увидимся.
Через три часа он действительно сидел в купе берлинского экспресса, мчащегося по равнине со скоростью шестьдесят миль в час. Он убеждал себя, что видит в последний раз не только Маризи, но и Европу. Места, ранившие его. Он хотел обратно в Америку. В Нью-Йорк! Все, что угодно, лишь бы совсем другое. Через неделю он забудет об Алине Солини. И начнет работать.
Маризи! Он ненавидел его!
На пару дней он задержался в Берлине, чтобы позвонить и попрощаться с друзьями и знакомыми, и на один день - в Париже для таких же процедур. Потом он отправился в Лондон, где провернул некоторые дела в филиале производственной компании его отца, из-за чего задержался на три дня дольше, чем рассчитывал, и заказал себе место на "Лавонии", которая должна была отплыть из Ливерпуля через несколько дней.
Вечером он посетил театр и поужинал в "Савое" с одним своим старым, еще гарвардским товарищем, который приехал в Англию в качестве агента по американским автомобилям.
От манеры разговора приятеля и вереницы воспоминаний Стеттону показалось, что он уже дышит воздухом Штатов. Как это здорово звучит! Как это здорово опять ступить на манхэттенские тротуары!
И хотя на следующее утро это ощущение уже сопровождалось чувством печали и сожаления, к тому времени, когда Стеттон сел в поезд на Ливерпуль, он был готов предаваться самым приятным размышлениям.
Он признался себе, что и не сознавал, насколько ему хотелось домой. Лица отца и матери стояли перед ним.
Он удивился, обнаружив, как сильно соскучился по ним, и с нетерпением ждал поезда, который отвезет его в Ливерпуль.
Он первым спустился из поезда на ливерпульскую платформу, запруженную толпой.
Было три часа пополудни. Хрипло кричали таксисты, мужчины и женщины носились во всех направлениях, дикторы железнодорожной станции и агенты пароходств и компаний заглушали друг друга с истинно британской бесцеремонностью, и все это под вопли мальчишек-газетчиков, выкрикивавших последние новости из вечерних газет.
Стеттон, подозвав такси, приказал отвезти его на пирс и тут же сунул мальчику пенни за газету.
Он передал свой багаж таксисту и сел в машину. И сразу развернул газету.
В верхнем левом углу большими черными буквами было напечатано "Экстра", а ниже такими же черными, но чуть поменьше, было напечатано нечто такое, от чего лицо Стеттона внезапно побелело.
И всю дорогу, пока такси грохотало по грубым булыжникам Ливерпуля в сторону пирса, он сидел как парализованный, уставясь на заголовок. Потом прочитал короткое сообщение под ним:
"Маризи, 19 июля Сегодня в Маризи выстрелом анархиста убит принц Маризи, вместе с принцессой возглавлявший пышное шествие карнавала Перли.
Принцесса едва избежала той же участи и теперь находится в шоке.
Убийца схвачен".
Ниже было напечатано: "О подробностях читайте в следующих номерах".
Такси остановилось; дверца распахнулась; они прибыли на пирс. Голос таксиста привел Стеттона в чувство:
- Приехали, сэр!
Стеттон, такой бледный, будто увидел привидение, сказал:
- Я передумал уезжать. Отвезите меня обратно на вокзал, и неситесь как дьявол.
Еще через тридцать минут он снова был в поезде, на пути в Маризи.
Глава 23
НАГРАДА - ДВА МИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ
В большинстве случаев власть не может ни существовать, ни развиваться без денег. Политическая власть в том числе. Когда политическая власть терпит неудачу, следует крах.
Таковы приблизительно были мысли Алины, принцессы Маризи, когда она после полудня сидела в одиночестве в своем будуаре во дворце.