Она сжимает губы в твердую линию.
Я беру одну из лепешек навоза двисти, что находятся в ее сумке, и разглядываю ее. Мы используем их в качестве топлива, потому что в горах леса — это редкость.
— Так тебе, как мэтлаку, хочется пошвырять в них дерьмом?
Она взрывается смехом, и его звук настолько милый и гортанный, что рябью струится по моей коже, словно ласка.
— Да нет же! Я пытаюсь обогатить почву.
— Навозом?
— Навозом, — соглашается она. Она снова достает палку, которой рыла снег, и начинает рыть яму. — Навоз животных содержит насыщенную поо-д-питку для почвы. По крайней мере, так было на Земле. Размещаешь его вместе с семенами, и он создает благодатную почву для роста.
Она бросает в яму лепешку навоза, добавляет туда несколько семян, после чего засыпает ее смесью снега и земли.
— Понятно. — Да чего же странная идея, но у людей вообще множество странных идей. — Тебе нужна помощь? Мужчина я сильный и могу вырыть для тебя ямы.
— Такой скромник, — бормочет она, и ее губы изгибаются в едва заметную улыбку в то время, как она оглядывается и смотрит на меня.
Я совсем-совсем не скромник. Я сильный и умелый. Мое тело молодое и здоровое. Ей надо бы смотреть на меня с восхищением. Я стягиваю свою кожаную тунику и провожу рукой по груди, чтобы увидеть, заметит ли она, в какой я отличной форме.
Но она не замечает. Она роет яму.
Люди расстраивают. Но я все ровно привлеку к себе ее внимание. Она поймет, какой я умелый, здоровый, сильный охотник, и тогда ее кхай решит, что я для нее тот самый, единственный. Я отбрасываю свою тунику в сторону и становлюсь в снегу на колени, игнорируя, как он просачивается в мои кожаные леггинсы.
— Ти-фа-ни, сколько тебе нужно ям, чтобы этот сильный мужчина для тебя вырыл?
Она снова заливается хохотом.
— Давай начнем с двадцати, и с расстоянием вытянутой руки между ними.
Я начинаю копать для моей женщины. Я совсем не против этой работы. Эта работа какая-то странная, но я с большим удовольствием готов для нее ее выполнить. Создание каждой ямы означает, что я должен докопаться под слои снега, вплоть до земли и немного дальше. Я быстрее, чем она со своей палкой для рытья. Занятые делом, время у нас проходит в тишине. Я совсем не против, потому что, когда я приостанавливаюсь, дабы вытереть выступивший на лбу пот, я замечаю, что она наблюдает за мной. Я слежу за тем, чтобы продемонстрировать бицепсы, когда рою следующую. Я похож на серпоклюва, который красуется перед своей самкой, но мне плевать. Я хочу, чтобы она обратила на меня внимание.
Когда ямы вырыты, я беру пригоршни снега и растираю им лицо и грудь, смывая с себя пот. Она отводит взгляд и сосредотачивает все свое внимание на своих семенах.
— Спасибо тебе, Салух. С твоей помощью все прошло намного быстрее.
Ее слова выражают радость, но выглядит она опечаленной. Она что, переживает — так же, как я — от того, что наши кхаи хранят молчание?
— Ты не выглядишь счастливой.
Испугавшись, она поднимает на меня глаза.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Этим я хочу сказать, что твои слова очень приятны, однако твое тело говорит совершенно другое. Тут ты улыбаешься, — я наклоняюсь к ней и, искренне осмелившись рискнуть, прикасаюсь кончиком пальца к ее полным губам. — Но тут ты не улыбаешься, — я постукиваю по ее виску, указывая на ее глаза.
Ее улыбка возвращается, но она кажется скорее вынужденной.
— Меня застукали.
— Мы разве не друзья? Расскажи, что тебя тревожит.
Ради нее я хочу разобраться с этим. Хочу снова зажечь огонь в ее сияющих глазах и вернуть улыбку — искреннюю улыбку — на ее лицо.
Прикусив губу, она перебирает кожаные ремешки своей сумки, а потом бросает взгляд на меня.
— Просто я расстроена мыслью о том, что пещеры снова объединяются. Я потеряю свой урожай.
— Вранье, — немедленно заявляю я. Она мастер в том, как дурачить других, но только не меня. — Нет у тебя никакого урожая. У тебя есть навоз и семена. Тебя тревожит что-то другое.
Скорчив мне рожицу, Ти-фа-ни бросает в меня сумку.
— Ну, ты и прилипала, ты в курсе, Салух?
Она даже не догадывается о том, как сильно мне хочется к ней прилипнуть. Или о том, как мне хочется толкнуть ее в снег и накрыть ее тело своим. Но мы не спарены. Мы не резонируем. Опять же, я должен научиться быть терпеливым.